Чернорабочие киноискусства испытующе разглядывали адвоката Гордеева, как посланца из далекого будущего.
— Вы по нашему делу? Будете разбираться с договорами? Нас предупредили. Но я смогла собрать только вот… У нас же съемочный период закончился. Основная группа разбрелась по другим фильмам. Операторы, гримеры, костюмеры, бутафоры… Вот, только осветители… Проходите, — румяная девушка пригласила Гордеева на специально подготовленный стул перед столом.
— Может быть, вам удобнее за столом? — не очень охотно приподнялся старичок. — Вы же будете записывать.
— Если позволите, я включу диктофон? — Гордеев удобно расположился по эту сторону стола.
— Да хоть радиостанцию, — старичок нетерпеливо потер руки и потянулся к выставленному диктофону. — Разрешите произнести краткое вступительное слово? От имени трудового коллектива нашей кинофабрики.
— Человек же по делу пришел, — попыталась его урезонить румяная девушка.
— А я именно по делу и хочу выступить. У нас свобода слова еще не запрещена? — изобразив страшный испуг, прошептал старичок и оглянулся. — А то знаете, как бывает? Ляпнешь чего не надо, а ночью… Когда никто не ожидает… Я вам потом как-нибудь расскажу. Чистая правда!
— Я адвокат, — представился Юрий, — Гордеев. Мне необходимо разобраться в ситуации с договорами. И я нуждаюсь в вашей помощи.
— А мы в вашей, — уверила его румяная девушка.
— Значит, так, — старичок подвинул к себе диктофон. — Наш директор киногруппы, или, как сейчас говорят, продюсер, Татьяна Федоровна Гризун допустила некоторую халатность на работе. Проще говоря, она побоялась нестабильности всяких там курсов. Поэтому платила не по ведомости, а…
— Наликом, — сказал бородатый мужчина в коричневом свитере и скрестил руки на груди. — И теперь поди докажи, что ты получил вдвое меньше, чем обещали. Я же мог на другой картине работать! А меня… Кинули. Как лоха.
— Ты бы и этого нигде не заработал! — замахал на него руками старичок. — Тебе по цеху зарплату платят. А вы еще хотите сверх ставки! Даже если бы тебе платили еще вдвое меньше, то и это лишнее. А Татьяна и так выкручивалась, как могла. Деньги спонсоры вовремя не дают. Банки деньги крутят — задерживают. Налоги государству и проценты — бешеные. Тем не менее! Она же платила? Как-то выкручивалась. А знаете ли вы, во сколько обходится сейчас аренда павильона? А съемочная аппаратура? Прокат одного костюма… И все в долларах! Вы же в долларах получали? Хотя это тоже нарушение финансовой дисциплины.
— Я не прокурор, — заметил Гордеев. — И не следователь.
— Это еще впереди, — уверил его бородач.
А моторный старичок, не слушая их, продолжал свою патетическую речь:
— Доллары тоже надо купить. Опять же — потери при обмене.
— Вас пригласил трудовой коллектив? — спросил Гордеева недовольный бородач.
— Нет. Руководство картины.
— Значит, так, — бородач поднялся с дивана. — Если вы адвокат Татьяны, то мы пошли. Нам здесь не заплатят. По крайней мере сегодня. Айда, ребята. Нужны будем для дачи показаний, найдете нас в цеху.
Он шагнул к двери, и вместе с ним поднялись почти все присутствующие.
— Куда же вы, ребята? — румяная толстушка преградила им путь к двери. — Надо объяснить человеку. А вы сразу…
— Нечего тут объяснять! — нервничал старичок. — Идите работать, если вам действительно деньги нужны. А права качать надо было при советской власти. В профкоме!
— Нет, вы останьтесь и все расскажите, — чуть не заплакала девушка. — Мы же договорились. Все как есть.
— Вот ты сама и расскажешь. Мы тебе доверяем, — бородач снисходительно погладил ее по плечу. — А я с этим, — он кивнул в сторону старичка, — в свое время на парткоме достаточно наговорился. Помело…
— Это вы бросьте, — серьезным тоном сказал старичок и прокашлялся. — Надо идти в ногу со временем.
— А ты всегда и шагал! С любым! В ногу, — бородач все-таки открыл дверь. — Тебе лишь бы химичить! И ведь не разбогател! Из голой любви! К искусству. Обдурихона!
Старичок рукой прикрыл диктофон.
Осветители вышли.
— Какие все-таки они грубые… Наши пролетарии, — хмыкнул старичок. — Ничто их не научит. Не чтут хозяина.
— А кто здесь хозяин? — наивно спросил Гордеев.
— В смысле помещения? — уточнил старичок.
— Нет. В смысле всего предприятия.
— Владелец этого балагана, — задумался старик и уставился в потолок, как двоечник на уроке, — владелец будет… С минуты на минуту. Вот с ней и поговорите. А я не уполномочен.
— Тогда следующий вопрос, — наклонился к нему Гордеев. — Кто ведет договорную документацию?
— Одну минуточку. Что-то у меня по-стариковски… Пардон! — Он вскочил и резво выбежал в коридор.
Юрий выключил диктофон. Они переглянулись с румяной девушкой.
— Хозяин тот, кто платит, — философски заметила девушка. — А здесь не известно, кто платит. Начинали на деньги Госкино. Потом какие-то спонсоры. Потом банк… Мы уж и со счета сбились. И с финансового, и с такого…
— Авторские права кто приобретает? — Юрий снова включил диктофон. — Не помешает?
— Помешает.
Гордеев послушно спрятал диктофон в карман, якобы случайно забыв выключить. И только крошечный микрофон выглядывал из широкого кармана.
— Теперь мы одни. Можно и посекретничать.
— Татьяна Федоровна расплачивалась наличными со всеми. Я знаю, что сценарист и композитор получили. И никогда ничего не скажут. Чтоб налоги не платить. Наверняка и договоры у них самые приблизительные… Лишь бы Татьяне прикрыться.
— А как же она списывает деньги?
— Не знаю… Михаил Тимофеевич занимается бухгалтерией.
— Это тот самый? — Юрий кивнул на дверь.
— Он. Михаил Тимофеевич при советской власти уже был директором картины, когда Татьяна Федоровна только пришла на студию. Она тогда устроилась переводчицей. С немецкого и английского.
— Переводчицей?
— Она же долго жила за границей. У нее первый муж служил советником посольства по культуре. Где-то за границей. А точно не знаю где.
— Понятно. И, наверное, у нее сохранились культурные связи? Как-то она это реализует?
— А как же! Второй муж у нее — испанский импресарио. Концерты организует, — пояснила девушка.
— Как он участвует в картине?
— Никак. Он же спец по эстраде.
— А что с режиссером вышло? — осторожно поинтересовался Юрий. — Что-то личное?
— Куда там! — искренне возмутилась девушка и еще больше зарумянилась. — Всем, кто до конца будет работать, то есть режиссерам, операторам, актерам, звукооператору, она, чтобы меньше платить, обещала проценты от проката. Понятно? Так получается чуть больше, но попозже. А Вадим Викторович захотел, чтобы все эти разговоры и обещания были закреплены в контракте. С группой и с ним лично. Ну и…
— Вызвали юриста. Обсудили. Написали текст договора. А он не подошел?
— Вы что, шутите? Какой еще юрист? Он же бешеных денег стоит. Откуда на картине? А у нас тут копеечные тыры-пыры. Из-за этого и весь сыр-бор.
— Так как же?
— Просто… Собрали худсовет. Посмотрели черновую сборку материала. И обсуждение… Все, кто раньше заискивал перед Вадимом Викторовичем, кто умолял его… Не знаю, что уж там Татьяна наобещала им… Но! Все как с цепи сорвались. Охаяли. Откровенно чушь несли. И такой он, и сякой… Вот.
— Зачем?
— Чтобы снять с картины! Отстранить от работы. Дать другому на монтаж.
— Зачем?
— Чтобы все себе захапать.
— Как?
— Вадиму Викторовичу, как не справившемуся с работой, фигу с маслом. Если еще неустойку не назначат выплачивать. Новому режиссеру за доработку — две копейки. Естественно, без какого бы то ни было упоминания в титрах.
— А замысел?
— Да что вы? Весь замысел за месяц до съемки должен быть готов. Вы же сами знаете. В готовом материале только уточнения… Художественные детали. Конечно, без Вадима Викторовича монтажа не будет. Это просто убьет картину. Она ее нигде не пристроит. А тем более на Берлинском фестивале.
— Говорят, что картина, так сказать, некоторым образом в… нетрадиционном решении. Вернее, нетрадиционно ориентирована, так сказать, в… сексуальном смысле?