А еще несколько секунд спустя локомотив с двумя цистернами въехал в микроавтобус и протолкал его вперед с полсотни метров, пока сам не соскочил с рельсов и, накренясь влево, не пропахал по земле столько же. Затем последовал взрыв – цистерны были явно не пустыми, – и ослепленный Рыбак, ничком бросившийся на землю, успел подумать, что в жизни своей не видел более яркого события.
А бывший «мерс», перевозивший заключенных, превратился в расплавленный ком железа, вместе с несколькими трупами и одеждой Рыбака.
ГРЯЗНОВ
Алина Витальевна только что куда-то снова позвонила и убрала трубку в карман.
– С вашего разрешения, Вячеслав Иванович, – предложила она, – я займусь психологическими портретами наших беглецов.
Комиссаров устало прикинул:
– Надо зарядить всех участковых в полезном радиусе. И опять подключить местные опергруппы. Мне кажется, шансы есть.
– Вот и давай, – распорядился Грязнов. – А ты, – он повернулся к Дятлу, – займись альтернативными версиями. Сможешь разбудить общественность?… Подумай, какие могут быть варианты, если наш беглец не станет прятаться в мусорных баках и на чердаках, а решит затеряться в толпе.
– А вы где будете искать?
– А я буду спать.
ПРИГОВОРЕННЫЙ
Припадая на правую ногу, зек бежал по ночному лесу, не оглядываясь. Зачем это было делать, если он и так был уверен, что погоня за ним уже есть, хоть пока она движется заочно. Пересохшие листья, хвоя и дерн тревожно хрустели под ногами. Иногда он поднимал голову и думал, что полнолуние никогда в жизни не предвещало ему ничего хорошего. Ни в беспризорное детство. Ни в ночь перед убийством. Ни сегодня.
Тряпка, которой он перетянул кровоточащую ногу, давно намокла и рану уже не сдерживала.
Перелески казались бесконечными. И он далеко уже не был уверен, что бежит все время в одну сторону. Но он твердо знал, что нельзя останавливаться. Он остановится тогда, когда остановится эта пульсирующая струйка крови. Когда остановится сердце.
Чаща заметно редела, и вот уже между стройными осиновыми стволами стало метров по десять, по пятнадцать, по двадцать, они словно превратились в телеграфные столбы вдоль железнодорожного полотна… Железнодорожного? Ну да, конечно, этот поезд… Кто бы мог подумать, что приговоренный к пожизненному заключению человек может еще угодить под поезд. Пять человек…
ГРЯЗНОВ
– Подъем!
Несмотря на протесты Алины Витальевны, Дятел бесцеремонно растолкал начальника.
– Вячеслав Иванович! В двадцати трех километрах на юго-запад от места аварии Комиссаров с собаками обнаружил кровавый след.
Леша Дятел возбужденно подпрыгивал. Он сейчас сам был похож на охотничью собаку.
– Куда ведут следы?
– К воде.
– Узнай группу крови, – распорядился Грязнов, – и кому из зеков она принадлежит.
– Вы имеете в виду – Федоренко или Зубрицкому?
– Я имею в виду – кому из пятерых зеков, бывших в машине.
Алина с сомнением покачала головой:
– Значит, вы не исключаете, что… Кстати, а как мы будем туда добираться? «Газель» не проедет.
– У нас все еще есть вертолет, – напомнил Грязнов, – направляясь к «стрекозе».
– Извините, – сказала Алина Витальевна, достала свой сотовый и отошла в сторону.
Грязнов удивился, но ничего не сказал.
ПРИГОВОРЕННЫЙ
Рыбак бежал уже несколько часов, не останавливаясь ни на минуту. Он чувствовал себя заминированным механизмом, который если остановится хоть на секунду, то взлетит на воздух.
Раз– два-три-четыре. Раз-два-три-четыре. Раз-два-три-четыре. Глубокий, но не максимальный вдох, три движения ногами, на четвертое -свободный, без напряжения выдох.
При толчках от земли колени должны подниматься достаточно высоко, чтобы у икроножных мышц было время расслабиться, прежде чем стопа вновь войдет в соприкосновение с почвой. Когда-то его забавлял этот парадокс. Чем выше задираешь ноги во время длительного бега, тем больше они успевают отдохнуть.
Раз– два-три-четыре. Раз-два-три-четыре…
Вот уж он точно не думал, что еще способен на такое. Способен, не способен – какая разница. Что делать дальше – вот вопрос. Без денег, без документов, без… Стоп. Ведь он же был в чужой одежде. В одежде случайного попутчика, добиравшегося в Скоморохово. Который ехал с ними отнюдь не за спасибо. Рыбак наконец остановился и занялся изучением карманов. В откровенно коротковатых штанах лежала связка ключей и носовой платок. Во внутреннем кармане джинсовой куртки – отлично! – бумажник – портмоне на «молнии». Итак, что в нем? Водительские права на имя Патрушева Антона Николаевича (надо же, тезкой оказался мужик), его же визитная карточка, фотография женщины лет тридцати пяти с девочкой-подростком и пятьсот тридцать четыре рубля. Ну что ж, уже кое-что…
Деревья так осточертели, что уже прыгали перед глазами. С непривычки легкие горели от такой сумасшедшей нагрузки.
Рыбак выскочил на опушку, резко обрывающуюся десятком метров крутого берега перед нервно вьющейся речушкой. Он спрыгнул вниз и через несколько секунд скатился прямо к воде. Возле самого берега лежал человек. В арестантской одежде. Это был один из его недавних попутчиков.
Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что Степанцов мертв.
Рыбак сообразил, что с определенного момента, петляя и путая следы, он невольно шел дорогой Степанцова. Теперь это давало ему некоторый шанс. Если преследователи выйдут сюда и обнаружат тело сбежавшего зека, они успокоятся.
Рыбак заново перемотал ногу, переложил деньги, водительские права Патрушева и фото в кармашек портмоне, застегивавшийся на «молнию», подумал, что не плавал своим любимым кролем уже полгода, и вошел в реку…
ГРЯЗНОВ
В кабине он спросил:
– Чем можете похвастаться?
– Боюсь, немногим пока, – призналась Севостьянова. – Зубрицкий Николай Николаевич, двадцать девять лет, фельдшер. Принимал участие в боевых действиях в Чечне. Последние два года работал на «скорой помощи». В пьяной драке убил собственного напарника. Протрезвел и убил еще одного, который пытался на него донести. На свободе остались жена и двое детей, девочки девяти и восьми лет… Федоренко Иннокентий Михайлович, тридцать один год, уголовник с приличным стажем – на зонах (естественно, подростковых) сиживал с пятнадцатилетнего возраста. Изнасиловал двух несовершеннолетних. После чего зарезал обеих. Последние восемь лет сидит на героине. Умудрялся доставать его и в тюрьме.
– Это все мы видели в личных делах, – резонно заметил Грязнов.
– Согласно моим исследованиям, сбежавшие заключенные делятся на определенные группы по внешним признакам. Это «квадратные и лохматые», «тощие и вытянутые»…
– Ну что толку-то. По такому принципу можно разделить кого угодно, – протянул Грязнов. – Вот мы с Комиссаровым – «квадратные», Дятел – «вытянутый». Но мы ведь не беглые зеки.
– Верно. В общей психологии есть деление на такие группы. Просто у зеков качества, о которых я сейчас скажу, становятся гипертрофированными. И в первые дни побега вызывают различного рода недомогания. «Квадратные и лохматые» буквально одержимы стремлением непременного контроля над ситуацией, они стремятся взвалить на себя побольше ответственности, даже когда их об этом не просят.
– То есть именно они являются инициаторами побега?
– Вполне возможно, хотя я не об этом. Отрицательные заряды у «квадратных и лохматых» скапливаются в затылке. Они мучаются головной болью. Так что, Вячеслав Иванович, если вас когда-нибудь посадят и вы убежите, то не удивляйтесь, что первое время на воле будет трещать голова.
Грязнов тем не менее слушал совершенно серьезно.
– А как будет со мной, Алина Витальевна? – спросил заинтригованный Дятел.
– Пожалуйста, вы все зовите меня по имени, ладно? «Тощие и вытянутые», Леша, отдают свою грудь под хранилище обид, отчего зачастую даже сгибаются характерным образом. Но если в обычной жизни они еще могут как-то с этим бороться…