«Страх и отвращение в Лас-Вегасе» стал культовой книгой западной молодежи, которой по душе был обратный код, предложенный Томпсоном, – тотальный гедонизм, черный юмор, стеб, переплетение насилия и наркотиков. Его яростный, агрессивный и грубый стиль не имеет никаких аналогов. Он использует длинные, сложные предложения, которые в то же время могут быть понятны любому, – в них всегда есть смысл. Томпсон с большой изобретательностью обращается с английским языком, мастерски используя сленг, различные жаргоны и речевые обороты. Его не без оснований считают королем черного юмора. Пи Джей О’Рурк, друг Томпсона, говорит, что он больше поэт, чем журналист: «Две вещи резко отделяют Томпсона от примитивного стада современных литературных деляг, претендующих на радикализм… Во-первых, Томпсон просто лучше пишет… Во-вторых, он заставляет нас смеяться. Мы вряд ли в состоянии сделать это во время перфоманса… скажем. «В ожидании Годо», даже если у нас и сносит башню так же сильно, как и у Рауля Дьюка, Хантер Томпсон берет самые темные и мрачные темы онтологии, самые жестокие гносеологические вопросы и в своей, присущей только ему, манере излагает их, заставляя нас сгибаться пополам в истерическом приступе хохота, наши тела от подмышек до тазового пояса сводит в судороге, колени предательски дрожат, пиво хлещет из наших носов. Мы смеемся так сильно, что в любой момент можем в хохоте проблеваться, точно так же, как 300-фунтовый самоанский адвокат доктор Гонзо в романе».
«Эта книга, – говорит Джонни Дэпп, исполнитель роли альтер-эго Томпсона Рауля Дьюка, – вышла, когда Американская Мечта испустила последний вздох. Но Хантер все еще безнадежно пытался найти ее, искал с остервенением, надеясь, что Мечта все еще существует, и все, что он нашел, так это безумие, лезущее изо всех щелей, двигающееся во всех направлениях и охватившее все общество, трагедию и паранойю, алчность и ненависть. Лучший способ познакомиться с Хантером: прочитать его роман – он абсолютно искренен. В тоже время «Страх и отвращение в Лас-Вегасе» – своего рода экзорцизм: он об одержимости и сумасшествии, о попытке найти хоть что-то, во что можно верить. Некоторые люди будут видеть в Дьюке и докторе Гонзо только парочку придурков и хулиганов, с телами и мозгами, до отказа начиненными «гнусной химией». Но для них это не развлечение, а жестокая необходимость».
«“Страх и отвращение в Лас-Вегасе” несколько лет следовал за мной по пятам, – добавляет режиссер Терри Гиллиам. – Десять лет назад появился сценарий, и я тогда подумал: «А было бы интересно начать девяностые с этого фильма», но в то время я был занят чем-то другим и проект так и остался на бумаге. А еще художник Ральф Стэдмэн, иллюстрировавший эту книгу и публикацию в «Роллинг Стоун» мой очень хороший друг. Но когда идея фильма появилась вновь, то я вспомнил, насколько смешна и одновременно жестока эта книга. Мир политической корректности еще не существовал, когда Хантер написал «Страх и отвращение», и я надеюсь, что она больше не будет существовать после выхода этого фильма. С восьмидесятых я остро ощущаю, что мы прошли через время постоянного ущемления самовыражения, когда все несло на себе печать подавленности. Все боялись сказать, что они чувствуют, боялись жить экстраординарной, разнузданной и дикой жизнью, и пришло время сорвать эти оковы. Роман Хантера похож на репортаж военного корреспондента с передовой. Но это была не просто бомбардировка, а самобомбардировка: он как будто забрасывал в себя наркотики, как снаряды, а полем битвы был его мозг. Но, вместо того, чтобы поехать туда, где взрываются настоящие снаряды и гибнут реальные люди, он поехал в самое сердце Америки – в Вегас. И при этом книга написана так, будто он действительно побывал в самой гуще сражения. Роман уже выразил себя. Теперь наша очередь».
А Хантер по-прежнему живет на ферме «Сова» в Вуди Крик, периодически устраивая набеги на крупные города, повергая в шок своим появлением редакторов респектабельных журналов и постреливая по бродящим в округе толпам журналистов. «Встретиться с ним – то же самое, что с Куртцем в “Сердце тьмы”, – написал после интервью с доктором Николас Лезард из «Гардиан», над головой которого вместо приветствия просвистела пуля. Голос «Совы» звучит в час неслыханных бедствий, так что прислушайтесь к нему…
Книги доктора расходятся огромными тиражами, и людей, которые хотят слушать «лишенного надежды либерала», становится все больше и больше. Последнее время я все чаще вспоминаю «Последние слова» Берроуза: «Как я ненавижу тех, кто служит делу распространения конформизма. Ради чего? Представьте себе стерильную банальность свободной от наркотиков Америки. Ни одного наркомана, одни хорошие, чистые, порядочные американцы от моря до зияющего моря. Избавление от всей инакомыслящей части, как от нарыва. Никаких трущоб. Ни намека на тайные операции. Вообще ничего. Прямо на бесчувственных улицах среди бела дня. Без слов. Насколько хорошо будет при полном конформизме? Что же будет с неординарностью? А с личностью? А с тобой и со мной?»
Антон ОхотниковАлекс КервиПосвящается Бобу Гейгеру
по причинам, которых не стоит
здесь объяснять, —
и Бобу Дилану
за Mister Tambourine Man
Страх и отвращение в Лас-Вегасе
Дикое путешествие в Сердце Американской Мечты
Тот, кто становится зверем,
избавляется от боли быть
человеком…
Доктор Джонсон
Часть первая
1.
Мы были где-то на краю пустыни, неподалеку от Барстоу, когда наркотики начали действовать. Помню, промямлил что-то типа: «Чувствую, меня немного колбасит; может ты поведешь?..» И неожиданно со всех сторон раздались жуткие вопли, и небо заполонили какие-то хряки, похожие на огромных летучих мышей, ринулись вниз, визгливо пища, пикируя на машину, несущуюся на пределе ста миль в час прямо в Лас-Вегас. И чей-то голос возопил: «Господи Иисусе! Да откуда взялись эти чертовы твари?»
Затем все снова стихло. Мой адвокат снял свою рубашку и лил пиво себе на грудь – для лучшего загара. «Какого хрена ты так орешь?» – пробормотал он, уставившись на солнце с закрытыми глазами, спрятанными за круглыми испанскими темными очками. «Не бери в голову, – сказал я. – Твоя очередь вести». И, нажав на тормоза, стопанул Великую Красную Акулу на обочине хайвэя. «Без мазы упоминать об этих летучих мышах, – подумал я. – Бедный ублюдок довольно скоро сам увидит их во плоти».
Уже почти полдень, а нам все еще оставалось проехать более сотни миль. Суровых миль. Я знал – времени в обрез, нас обоих в момент растащит так, что небесам станет жарко. Но пути назад не было, как и времени на отдых. Выпутаемся на ходу. Регистрация прессы на легендарную «Минт 400» идет полным ходом, и нам нужно успеть к четырем, чтобы потребовать наш звуконепроницаемый номер люкс. Модный спортивный нью-йоркский журнал позаботился о брони, не считая этого большого красного «шевро» с открытым верхом, который мы взяли напрокат с парковки на бульваре Сансет… А я, помимо прочего, – профессиональный журналист: так что у меня было обязательство представить репортаж с места событий, живым или мертвым. Спортивные редакторы выдали мне наличными триста баксов, большая часть которых была сразу же потрачена на «опаснейшие» вещества. Багажник нашей машины напоминал передвижную полицейскую нарколабораторию. У нас в распоряжении оказалось две сумки травы, семьдесят пять шариков мескалина, пять полос промокашек лютой кислоты, солонка с дырочками, полная кокаина, и целый межгалактический парад планет всяких стимуляторов, транков, визгунов, хохотунов… а также кварта текилы, кварта рома, ящик «Бадвайзера», пинта сырого эфира и две дюжины амила.