Мастер - Николай Иванович Леонов

Николай Леонов

Мастер

ПРОЛОГ

– Ну, вот и все, – сказал начальник краевого управления. – Ну, вот и пора распрощаться, Михеев. Скатертью дорога, так сказать! Три дня вам на сборы. На тары, на бары. На всякую раскачку. Потом дорога поездом – и на шестой, по месту новой службы, как часы.

Он рассуждал-прикидывал, будто это касалось его: и перевод в Москву, и железнодорожный контейнер, и всякое такое, сопряженное с отъездом. Он фантазировал, что бы сделал он в положении Михеева. Внешне это был совет о том, о сем, а по сути, рассуждение насчет того, как бы он повел себя, заполучи перевод в столицу. Первым делом он бы собирался три дня и три ночи, всласть и со смаком пакуя каждую щетку.

А Михееву хватило дня с избытком. Ну, день бы взял еще на всякий случай. Не более того. Отдел он передал заместителю, и делать ему здесь было нечего, в Краснодаре. Лишний день – это пытка. После смерти жены минуло много времени, но город, где, куда ни ступи, все связано с ней, не перестал быть источником печальных воспоминаний.

Он просился куда угодно, лишь бы отсюда подальше. Так и написано в рапорте синим по белому. И начальник его читал, от него-то рапорт пошел вверх, переходя из рук в руки. А оттуда спустили взамен другую бумагу, и она также передавалась из рук в руки – только в обратном порядке. Это там, в министерстве, решили по поводу Москвы. Он, Михеев, узнал и подумал: ну что ж, это кстати – в Москве его дочь и внучата, – пожалуй, ему повезло.

– Там-то вы в Лужники. Там уж все матчи, – проговорился начальник.

Он все-таки слегка завидовал Михееву доброй завистью старого друга.

– Там двое внучат, в Москве. Такие подрастают сорванцы, – возразил Михеев, защищаясь.

– Ну да? За «Динамо»-то вы болеете? Не станете же отрицать?

– Разумеется.

Сказал он просто так, стараясь не обидеть. А ему давно не до футбола. Это была какая-то другая страна – футбол. Веселая и беспечная. Но ему там места не нашлось. Не подошел он как-то.

– Ваши документы.

Наконец-то он с ними расстался, начальник.

– Ну что ж, счастливого пути и всяческих успехов, – сказал он, поднимаясь и долго не отпуская михеевскую руку.

Потом Михеев зашел в хозчасть и сдал пистолет.

– Пока займитесь утюгом. Для тренировки. Чтобы кисть не отвыкла. Вытяните руку с утюгом и так подержите, – сказал начальник хозчасти, составляя акт о сдаче оружия.

Михеев расписался, где положено, и вышел на улицу. Здесь его поджидали. Напротив, через улицу, стоял пожилой мужчина в новом двубортном пиджаке и полосатом галстуке. Он привалился плечом к стволу приземистой катальпы и угрюмо смотрел на Михеева. Его глаза сидели глубоко под густыми бровями; издали просто темнели глазные впадины, и было трудно разобрать, куда смотрит их хозяин. Но Михеев знал точно: взгляд принадлежит ему. Большие мягкие листья катальпы висели почти над головой мужчины, как мягкие собачьи уши, и ствол ее, казалось, поскрипывал под тяжестью его плеча – такая сила угадывалась под пиджаком.

Михеев глянул мельком на ожидавшего и пошагал к центру города. Мужчина помедлил, точно нехотя оттолкнулся плечом от катальпы, и двинул следом за Михеевым. Иногда косясь на витрины, Михеев видел его отражение. Мужчина шел теперь почти вровень по другой стороне улицы.

Потом он покупал чемодан в универмаге, а непрошеный спутник торчал поодаль за спиной, и публика разбивалась о него, будто о скалу, обтекала стороной.

Подобрав чемодан, Михеев направился в кассу. Мужчина стоял все на том же месте, как раз на его пути.

– А, Мастер, это ты? Ну, здравствуй. Как живешь? – сказал Михеев принужденно.

– Здорово, начальник. Твоими молитвами только, больше еще чем? – мрачно буркнул Мастер, не уступая дорогу.

– Ну, я пошел, – сообщил Михеев, хотя толком и сам не знал, зачем он это объясняет. Пошел себе – и все, какие разговоры.

Но Мастер промолчал, только выпятил нижнюю губу, задумчиво или просто так. И Михеев тоже его обогнул; при этом Мастер не шелохнулся, так и остался к нему спиной. Но когда Михеев шел назад к прилавку, Мастер все же удосужился сделать разворот. Он медленно повернул свое тяжелое тело вокруг оси и встретил Михеева лицом.

– Значит, уезжаешь? – на той же низкой ноте произнес Мастер, обращаясь скорее к самому себе.

– Переводят, Мастер, – сказал Михеев чуть ли не в оправдание.

И без этого можно было обойтись, никто не тянул за язык. Но он стоял перед Мастером и разводил руками.

– Ну-ну… – помолчав, выдавил Мастер из себя, по-прежнему не уступая дорогу.

– Такие дела, – согласился Михеев тоже после паузы, и это напомнило тот день, когда они молча два часа просидели у Мастера за столом, лицом к лицу, и только изредка цедили это же самое «ну-ну» и «такие дела».

Тогда, в прошлую зиму, Мастер ни с того ни с сего пригласил его на день рождения. И Михеев, застигнутый врасплох, от этой неожиданности принял предложение. Они сидели молча вдвоем за нетронутой бутылкой водки. Говорить им было не о чем. И они сидели, невольно погрузившись в общие воспоминания, только каждый вспоминал свое в этих совместных эпизодах.

– Такие дела, – повторил Михеев и опять обошел Мастера, стараясь не задеть.

Каким образом пронюхал Мастер о его отъезде? Тут оставалось только гадать. Может, за минувшие тридцать лет между ними уже возникло нечто вроде телепатической связи? Между ним, работником розыска, и этим матерым, замшелым преступником. Чего только не бывает! Не учтешь всего, когда вот так некий человек становится как бы частью твоей жизни. И хотя в последние годы Мастер ушел на покой, это уже ничего не меняло.

Но вот теперь их пути расходятся, и Мастер навсегда выбывает из его жизни. Михеев подумал об этом только сейчас. Его собственная судьба настолько сплеталась с судьбой Мастера, что эта мысль поначалу показалась удивительной. Он даже обернулся. Но толчея скрыла Мастера. И только по кипящим бурунам можно было догадаться, что тот по-прежнему стоит на скрещении самых людных путей: между прилавками и кассой.

Михеев поправил штатскую кепку из набивного материала и вышел на улицу.

В квартире опустело, часть вещей он уже упаковал и сложил вдоль стенки. Теперь здесь завелось эхо, и шаги его получили продолжение, повторяясь под потолком. Он набрал телефон товарной станции, справился о контейнере, который был заказан еще три дня назад, и занялся укладкой.

Вещей от жены еще оставалось много. Они попадали на глаза и под руку на каждом шагу и бередили приутихшую боль. Часть их, имевшую ценность, он отправил ее родне. Остальное отнес дворничихе. Оставил только памятное. И казалось, после этого нечего будет паковать: у него-то самого вещей раз, два – и обчелся. Но не тут-то было! Он запутался в массе мелочей.

Так уж бывает всегда, до поры до времени вещи таятся по углам, по темным закоулкам квартиры, и вроде их нет, но стоит потревожить их многолетнюю спячку, как они начинают лезть из всех щелей.

Временами хлопоты приводили его к окну, и он тогда бросал невольный взгляд на улицу. Там, наискосок, где виднелся угол сквера, сидел на скамейке Мастер.

Скамья стояла неудобно, и Мастеру пришлось сидеть спиной к михеевским окнам. Он изредка поворачивал голову и смотрел на окна. И Михееву было нетрудно представить, как багровеет могучая шея Мастера от такой принужденной позы.

Мастер сидел допоздна, пока не растворился в темноте, но утром он пришел, когда загружался контейнер. Михеев и рабочие натужно волокли пианино, покрикивая: «Давай, давай!», а Мастер наблюдал в сторонке, и его лицо с мелкими чертами было безучастно ко всей этой возне. Только его глаза временами останавливались на суетящемся Михееве, и тогда по ним можно было догадаться, что Мастер о чем-то думает.

– Чего стоишь? Лучше подмогни! – истошно завопил один из рабочих, шатаясь под тяжестью груза.