— В добрый час! Вот это речь истинного храбреца! Благородная кровь выдает себя. Это настоящий Мак Дайармид, который во времена первых шотландских королей, содрав с живого врага кожу, повесил ее у дверей своей палатки.
Лицо молодого человека приняло свирепое выражение.
— Участь моего врага будет ничуть не лучше, за это я отвечаю, — сказал он сквозь зубы.
На этот раз Эван ничего не возразил, и они молча направились к пристани, где в это время стоял пароход, готовый сняться с якоря. В такой поздний час пассажиров просто не могло быть, и они оказались на палубе одни. С реки, по которой плыл пароход, виднелись окна военной школы, чудесно освещенные полной луной. Этот вид вывел Мак Дайармида из его мрачной задумчивости. Он вдруг погрозил кулаком зданию и произнес вполголоса:
— Горе вам всем от первого и до последнего. Клянусь, что заставлю вас в свою очередь проклясть тот день, в который вы, прогнав меня, дали мне в руки оружие против себя.
Эван Рой поглядел на него на этот раз с улыбкой сожаления.
— Угрозы еще никому костей не ломали, — сказал он презрительным тоном. — Впивается сильней зубами та собака, которая не лает.
— Ты прав, — сказал на это Мак Дайармид, — и скоро ты увидишь, хорошо ли я сжимаю челюсти, когда вцеплюсь в кого-нибудь.
Сад Костюшки служил в этот вечер местом для прогулки гостям военной школы. Этот сад идет уступами к реке и тянется вдоль поля, где проходят маневры, отделяя его от реки Гудзон. Кусты, осыпанные цветами, мраморный фонтан, каменные скамейки, с которых при лунном свете можно любоваться величественной рекой и темными холмами на другом берегу, представляют восхитительную декорацию.
В то время, как пароход поравнялся с террасой, разговор, совершенно иной, чем разговор Мак Дайармида с Эваном, происходил между подпоручиком Армстронгом и красавицей Жюльетой Брэнтон.
— Вам не жаль покидать Вест-Пойнта? — спрашивала она.
— Бог знает, — отвечал он задумчиво. — Конечно, здесь были у меня приятные часы, но их так мало, — на перечет.
— На перечет? Вы меня удивляете. Мне всегда приходилось слышать, что офицеры с большим удовольствием вспоминают годы, проведенные в школе. Ведь там все счастливы? Ведь это место всеобщего равенства?
Армстронг горько улыбнулся.
— Там равенства менее, чем где-либо. Вест-Пойнт, собственно говоря, та же гимназия, только с более строгим уставом. Превосходство способностей, физической силы, конечно, имеет значение, и это логично; но менее логично то, что общественное положение играет здесь роль, как и повсюду.
Девушка почувствовала, что это тема опасная для разговора. Она поспешила переменить ее.
— Скажите, пожалуйста, — перебила она, — кто был тот мрачный господин, с которым вы раскланялись, выходя с бала? Я никогда не видала более странной фигуры. Он мне напоминает Байроновского Люцифера.
— Это Мак Дайармид, — ответил Армстронг, — честный и очень способный человек. В настоящее время он достоин сожаления, и его несчастье меня сильно огорчает. Это был мой лучший друг в школе; впрочем, его история не может вас интересовать.
— Напротив, я буду очень рада ее узнать. Его необыкновенное лицо носит признаки какого-то дикого гения.
— Оценка довольно верная, особенно когда она сделана после одной встречи. Но тому, кто прожил в школе четыре года с Мак Дайармидом…
— Отчего же он не в мундире?
— Потому что он был исключен из школы как раз накануне экзаменов, из-за гнусного на него доноса… к несчастью, доносчик не открыт. Строгое наказание глубоко возмутило всех нас, его товарищей. Это был один из самых замечательных воспитанников школы.
— Да за что же его исключили?
— Дело вот в чем: его поведение не всегда было безупречно; дисциплина его угнетала.