Через кабинет прошла мисс Рансибл, на ходу манипулируя губной помадой и пудрой.
– Адам, миленький, как же я вас не видела на пароходе. Ой, если б я могла вам рассказать, что они там со мной делали… Где только не искали, это со стыда сгореть можно. Точно у врача, и такие злющие старухи, чем-то напоминают вдовствующих герцогинь. Как только попаду в Лондон, сейчас же позвоню всем министрам и во все до одной газеты и сообщу им такие подробности…
Начальник между тем читал рукопись Адама, время от времени издавая смешок, не то победоносный, не то язвительный, но, в общем, непритворно восхищенный.
– Прочитай-ка вот это, Берт, – сказал он. – Здорово закручено, а?
Наконец он собрал листы в пачку, перевязал тесемкой и отложил в сторону.
– Так вот, – сказал он. – Книги по архитектуре и словарь можете взять. И книги по истории, так и быть, тоже забирайте. Но вот эта книга, по экономике, подходит под рубрику «Подрывная пропаганда», она останется у нас. И этот самый «Purgatorio»[2] мне что-то не нравится, ее мы тоже оставим здесь до выяснения. А уж что касается ваших мемуаров, так это чистейшая порнография, мы ее незамедлительно сожжем.
– Боже милостивый, да там нет ни одного слова… вы, наверно, не так поняли…
– Еще чего. Уж я-то знаю, что порнография, а что нет, иначе меня бы тут не держали.
– Но вы поймите, от этой книги зависит мой хлеб насущный!
– А мой хлеб насущный зависит от того, чтобы не пропускать такую пакость в Англию. Так что топайте отсюда, не то ответите перед полицейским судом.
– Адам, миленький, не спорьте, а то мы опоздаем на поезд.
Мисс Рансибл взяла его под руку и потащила на платформу, а по дороге рассказала, на какой замечательный вечер она сегодня приглашена.
– Тошнило? Кого это тошнило?
– Да тебя же, Артур.
– Ничего подобного… просто устал.
– Одно время там действительно стало душно.
– Просто чудо, как эта тетка нас взбодрила. На будущей неделе она выступает в Альберт-холле.
– А что, можно и сходить. Вы как считаете, мистер Гендерсон?
– Она говорит, у нее труппа ангелов. Наряжены, с белыми крыльями, красота. Да если на то пошло, она и сама недурна.
– Ты сколько положил ей в тарелку, Артур?
– Полкроны.
– И я тоже. Странное дело, никогда я раньше не отдавал полкроны вот так, ни за что. Она, черт ее возьми, как-то их из тебя вытягивает.
– В Альберт-холле тоже небось придется раскошелиться.
– Скорее всего, но уж больно охота посмотреть на разряженных ангелов, верно я говорю, мистер Гендерсон?
– Фанни, смотри, ведь это Агата Рансибл, дочка бедной Виолы Казм.
– Не понимаю, как это Виола пускает ее всюду одну. Будь она моей дочерью…
– Твоей дочерью, Фанни?
– Китти, как не стыдно!
– Прости, милочка, я только хотела сказать… Кстати, ты давно о ней не слыхала?
– Последние вести были совсем плохие, Китти. Она уехала из Буэнос-Айреса. Видимо, окончательно порвала с леди Метроленд. Теперь, говорят, разъезжает с какой-то труппой.
– Какая жалость, милочка, зря я об этом заговорила. Но всякий раз, как я вижу Агату Рансибл, я невольно думаю… Нынешние девушки так много знают… Нам-то, Фанни, приходилось до всего доходить своим умом, это занимало столько времени… Будь у меня в юности такие преимущества, как у Агаты Рансибл… А кто этот молодой человек, с которым она шла?
– Не знаю, и, честно говоря, мне не кажется… а тебе? На вид он такой сдержанный.
– У него красивые глаза. И походка хорошая.
– Возможно, если бы дошло до дела… И все же, я говорю, будь у меня в свое время такие возможности, как у Агаты Рансибл…
– Ты что ищешь, милочка?
– Смотри-ка, милочка, какие чудеса. Вот они, мои нюхательные соли, все время тут и лежали, вместе со щетками.
– Ах, Фанни, мне так совестно, если б я знала…
– Вероятнее всего, моя дорогая, ты видела на туалете другой пузырек. Может быть, это горничная его туда положила. В той гостинице все бывает, правда?
– Фанни, прости меня…
– Что тут прощать, дорогая? Ведь ты же, милая, правда видела там другой пузырек?
– Смотри-ка, а вон Майлз.
– Майлз?
– Твой сын, дорогая. Ну знаешь, мой племянник.
– Ах, Майлз! А знаешь, Китти, кажется, это и в самом деле он. Совсем перестал меня навещать, такой нехороший мальчик.
– Странный у него вид, ужасно похож на педа.
– Знаю, моя дорогая. Это для меня большое огорчение. Но я стараюсь меньше об этом думать, ведь иного трудно было и ждать при том, что представлял собой бедный Троббинг.
– За грехи отцов, Фанни…
Где-то, не доезжая Мейдстона, мистер Фрабник окончательно пришел в себя. Напротив него на диване спали оба детектива – котелки съехали на лоб, рот раскрыт, красные ручищи бессильно лежат на коленях. По стеклам барабанил дождь; в вагоне было очень холодно и стоял застарелый запах табака. Со стен глядели рекламы отвратительных живописных развалин; снаружи под дождем мелькали щиты, рекламирующие патентованные средства и собачьи галеты. «Каждая галета МОЛЛАСИН виляет хвостом», – прочел мистер Фрабник, а колеса без конца отстукивали: «Досто-почтен-ный джентль-мен, досто-почтен-ный джентль-мен…»
Адам сел в вагон вместе с Цветом Нашей Молодежи. Все они еще выглядели неважно, но сразу воспрянули духом, когда узнали, какому жестокому обращению подверглась мисс Рансибл на таможне.
– Ну, знаете ли, – заявили они, – Агата, деточка, это же просто позор! Это неслыханно, это безобразие, это недомыслие, это варварство, это ужасно, ужасно! – А потом заговорили о предстоящем вечере у Арчи Шверта.
– Кто такой Арчи Шверт? – спросил Адам.
– A-а, это уже после вашего отъезда. Жуткий человек. Его обнаружил Майлз, но с тех пор он так вознесся, что скоро перестанет нас узнавать. В общем-то, он очень милый, только безнадежно вульгарен, бедняжка. Живет в отеле «Ритц», это, по-моему, шикарно, правда?
– Он и вечер устраивает там?
– Ну что вы, милый, конечно нет. Вечер будет в доме Эдварда Троббинга. Вы же знаете, это брат Майлза, но он занят какой-то там политикой и ни с кем не знаком. Он заболел и уехал в Кению или куда-то там еще, а его дом на Хартфорд-стрит, идиотский такой дом, стоит пустой, вот мы все туда и переселились. И вы к нам вселяйтесь, очень будет весело. Дворецкий и его жена сначала были очень недовольны, но мы их угощали вином и дарили им всякие вещи, и теперь они в восторге, только и делают, что вырезают из газет заметки о нашем времяпрепровождении.
Одно плохо, что у нас нет машины. Майлз ее разбил, я имею в виду машину Эдварда, а ремонт нам абсолютно не по карману, так что скоро придется переезжать. Да и вообще там все побилось и грязь ужасная. Понимаете, прислуги в доме нет, только вот дворецкий с женой, а они теперь вечно пьяные. Такой дурной пример… Мэри Маус была ангельски добра, она нам присылала корзины с икрой и всякими вкусностями… Сегодняшний вечер Арчи, конечно, тоже устраивает на ее деньги.
– А знаете, меня что-то опять начинает тошнить.
– Ох, Майлз!
(Ох, Цвет Нашей Молодежи!)
У ангелов, ехавших в переполненном вагоне второго класса, настроение поднималось медленно.
– Опять она взяла Оглядку с собой в машину, – сказала Праведная Обида, которая когда-то в течение одной блаженной недели состояла у миссис Оранг в любимицах. – Что она в ней нашла, не понимаю… А в Лондоне хорошо, Стойкость? Я там только раз побывала, уже давно.
– Там просто рай. Магазины и вообще.
– А мужчины там какие, Стойкость?
– У тебя, Непорочность, только и есть на уме что мужчины?
– Ничего подобного. Я просто спросила.
– Как тебе сказать. Смотреть особенно не на что по сравнению с магазинами. Но польза от них есть.
– Слышали? Ай да Стойкость! Вы слышали, что она сказала? Она говорит: «Польза от них есть».
– От магазинов?
– Да нет же, дуреха, от мужчин.
– Ах, от мужчин? Да, это неплохо сказано.
И вот поезд прибыл на вокзал Виктории, и все эти пассажиры разъехались во все концы Лондона.
Адам оставил чемодан в гостинице и сразу поехал на Генриетта-стрит, к своему издателю. Рабочий день в редакции кончался, многие сотрудники уже разошлись, но Сэм Бенфлит, младший компаньон, с которым Адам всегда имел дело, по счастью, еще сидел в своем кабинете – читал в корректуре роман одной из их постоянных авторш. Это был весьма толковый, молодой еще человек, внешности элегантной, но строгой (секретарша всегда трепетала, когда входила к нему с чашкой чаю).