Есть такие люди, как Ольга, им всего и всегда мало, они стремятся в недостижимые дали, тоскуют о любви необыкновенной, всепоглощающей, которая сжигает их, как жадное, голодное пламя пожирает сухой хворост, оставляя после себя лишь невесомый, летучий пепел. Этот живой костер красив и опасен: жарко горя, он образовывает выжженное пространство, где нет места ни цветку, ни травинке.
Однажды в полуразрушенный деревянный дом, где обитала Ольга, забрела блаженная странница, высохшая, седая как лунь старуха в драной одежонке, в пыльных сапогах, с холщовой сумой на плече, с посохом.
– Можно мне переночевать у тебя? – спросила она кротко. – Притомилась я.
– Ночуйте, – равнодушно кивнула Ольга. – Места хватит.
Странница направлялась в расположенный неподалеку монастырь, грехи замаливать.
– Мне пора в иную дорогу собираться, – кряхтя, поделилась она с Ольгой своими замыслами. – Хочу душу облегчить. С грузом-то идтить туда негоже.
– Куда «туда»?
Старушенция подняла на молодую женщину выцветшие глаза, покачала головой.
– В царствие небесное… – махнула неопределенно костлявой рукой. – Где ждут нас Господь со святыми ангелами. Они велят земное на земле оставить!
– Это что же именно? – не сразу сообразила Ольга.
– Злобу, зависть, ревность, горе горькое да соленые слезы. Вот ты погляди на себя-то, девка, – какая лихоманка изнутри тебя точить? Какая бяда сушить? Истаешь, как свечка у образов. Надо покаяться, спасения попросить. Бог милостив, простит!
Всю ночь Ольга не сомкнула глаз, слушая старухины байки про монастырское житье-бытье, и к утру решилась идти вместе с ней. А вдруг и правда избавят ее от непосильных страданий молитвы святых затворниц?
Монастырский двор поразил Ольгу запустением, а храм и несколько келий, в которых ютились монахини, – убогостью. Пищу готовили на большой холодной кухне с закопченным потолком, в русской печи, еда была самая простая: овощи, кислый хлеб, постные щи. В коровнике мычала пара тощих коров, в курятнике возились куры.
Лица монахинь, землистые и одутловатые, наводили на Ольгу суеверный страх. Ей казалось, что и она станет такой же, наполовину мертвой.
«А разве я еще существую? – спросила она себя. – Разве я не отказалась от всего, что привязывало меня к жизни?»
Эта мысль побудила ее остаться. К суровому быту она уже привыкла, надеялась приспособиться и к здешнему укладу: работа, молитвы, опять работа.
За столом, во дворе или в храме монахини старались не встречаться с Ольгой взглядами – поспешно отворачивались или низко наклоняли голову. Странница же чувствовала себя среди них, как рыба в воде.
– Почему они на меня не смотрят? – спросила у нее Ольга.
– Красота твоя их смущает, – охотно пояснила та. – Бередит душу. У дьявола для нас приготовлено искушений без счета! Вот сестры и опускают очи долу.
Ольга украдкой достала спрятанное в келье зеркальце – такие предметы в монастыре не приветствовались, – и стала изучать черты своего лица. Красота… от нее остались только тонкие линии щек и лба, изысканный рисунок губ, черные брови вразлет, затаившийся в глазах блеск. Этого достаточно, чтобы заронить у послушниц искры соблазна.
«Что их привело сюда? – думала она, ворочаясь без сна на твердой постели. Слышно было, как шумит за монастырским забором лес, зловеще кричат ночные птицы. – Что заставило этих женщин укрыться от мира? Грехи тяжкие или искреннее желание святого служения?»
Странница молилась истово, то стоя на коленях у скромного иконостаса, то простираясь вниз лицом на холодных плитах каменного пола. Ольга пробовала подражать ей, но у нее не получалось: болели коленки, сырость пробирала до костей. Начался кашель, а лекарств в монастыре не водилось. Здесь бытовало мнение, что исход болезни, равно как и здравие, – в руках Господа; таблетки же и снадобья – от лукавого.
Неустанные молитвы и покаяние не принесли Ольге облегчения. Дыша свечным и ладанным дымом, она глядела на черные, укоризненные лики святых, Богоматери и Иисуса, ощущая себя словно на скамье подсудимых, где от нее требовалось последнее слово признания вины и отречения от нечистого прошлого. Но Ольга, делая мучительные усилия, не могла решиться ни на одно, ни на другое. Задыхаясь от невозможности простить, от жгучей обиды и тайной жажды мести, она чувствовала себя притворщицей, которая пытается обмануть самого Спасителя, тем самым не избавляясь от греха, а приумножая его стократ. Ужасные мысли одолевали ее, а смирение и тихая покорность монахинь и послушниц только подчеркивали лежащую между ними и ею пропасть. Пребывание в монастыре превратилось для Ольги в пытку, и святая обитель стала казаться ей адским пеклом.
Ранним бесцветным утром, под карканье ворон, ищущих пропитания в мокрых черных бороздах монастырского огорода, она украдкой покинула сей милосердный приют и пустилась по разъезженной проселочной дороге куда глаза глядят. В глубоких колеях стояла вода; ноги Ольги проваливались в грязь и скоро промокли, грудь сотрясалась и болела от кашля, но пуще всего ныла, исходя кровью и смертельной тоской, ее неприкаянная душа. «Почему жизнь так несправедливо обошлась со мной? – думала она между приступами дурноты и удушья, обливаясь под заимствованной у святых сестер телогрейкой болезненным потом. – Посулила невиданное счастье, поманила, вознесла в небеса – и разжала божественную длань, низринула меня с заоблачных высей в смердящее болото?»
Словно подтверждая эти крамольные мысли, хлюпнула дорожная жижа, куда провалилась Ольга ногой по самое колено, поскользнулась, не удержалась и упала в липкую холодную грязь – всем своим дрожавшим от озноба телом.
Каждый раз, возвращаясь памятью в тот серый осенний день, она переживала его с неослабевающей силой и с трудом обретала ощущение настоящего момента, понимания, что не в дорожной колее лежит она, теряя сознание, погружаясь в глухую, темную безысходность, а сидит в кресле у окна и видит узкий, мрачный петербургский двор-колодец. Не сразу доходило до Ольги, где она находится и как много воды утекло с тех пор.
Она ошибалась, полагая, что все осталось в прошлом. Очевидно, ей еще предстояло некое свершение, некая миссия, ради которой она выбралась из той грязи, выжила, оправилась от тяжелейшего двухстороннего воспаления легких, вернулась в город, увиделась с матерью, проводила ее в последний путь, стала влачить одинокие, бессмысленные дни, механически выполняя предписанные обществом действия, мечтая при этом о смерти, как о блаженстве полного беспамятства, пока не встряхнула ее новая беда – автомобильная катастрофа, увечье, операции, инвалидность.
Ей пришлось продать квартиру на Лиговке и переехать сюда. Потекло пустое, ненужное время: одни и те же повторяющиеся ритуалы обслуживания своего немощного, искалеченного тела, вперемежку с мыслями, тяжкими, как гранитные глыбы. Рассвет, закат, ночь и снова день, дождь за окном, мокрый снег, сырой петербургский туман. Зачем? И тут, кажется, на Ольгу снизошло озарение: ради чего рука судьбы раз за разом удерживает ее на этом свете.
* * *
У Грёзы состоялся с Виктором серьезный разговор.
– Почему бы нам не пожениться? – неожиданно спросил он за завтраком.
– С какой стати? – нетактично удивилась она.
– Мы с тобой люди простые, никому не интересные, – начал издалека «жених». – Особенно ты. Кто с тобой считаться будет? Запрут на самую окраину Питера, куда-нибудь в Девяткино или Рыбацкое, и будешь там куковать одна-одинешенька!
Она молча уставилась на него, даже чай пить расхотелось.
После того, как стало ясно, что дом со дня на день перейдет в частную собственность того самого господина, который приезжал знакомиться со всеми законными жильцами и предложил им обдумать варианты расселения, Виктор стал проявлять к молодой соседке повышенное внимание – заходить на чашку чая, на ужин или на обед, угощать деликатесами и хорошим вином, делать неуклюжие комплименты. Вот и сегодня он явился ни свет ни заря, принес свежий кекс с изюмом и сливки, напросился на завтрак.