– Девять.
– Да, девять. Так вот, мне бы очень хотелось знать, где вы жили все эти четыре или пять лет.
– Везде.
– Везде?
– Я путешествовал по всему вашему МИРУ.
– Понятно. А где вы начали ваше путешествие?
– В заире.
– Почему в Заире? Это ведь в Африке, да?
– Заир в то время был обращен в сторону КА-ПЭКСа.
– И сколько вы там пробыли?
– В общей сложности недели две. Достаточно для того, чтобы ознакомиться с этой землей, встретиться с ее существами. Там все красивы, особенно птицы.
– Хм… А на каких языках говорят в Заире?
– Вы имеете в виду людей, я полагаю?
– Да.
– Помимо четырех официальных языков и французского, там еще говорят и на невероятном количестве местных диалектов.
– Можете сказать что-нибудь по-заирски? Не важно, на каком диалекте.
– Разумеется. Ма-ма кота рампун.
– И что это значит?
– Это значит: твоя мама горилла.
– Спасибо.
– Не за что.
– А потом куда вы отправились? После Заира.
– Разъезжал по всей африке. Потом отправился в европу, азию, австралию, антарктику и наконец в америки.
– И сколько стран вы посетили?
– Все, кроме восточной канады, гренландии и исландии. Туда я отправлюсь в последнюю очередь.
– Все… так что… сотню стран?
– На сегодняшний день скорее две сотни, но похоже, что это может измениться в любую минуту.
– И вы говорите на всех языках?
– Понемногу – достаточно, чтобы общаться.
– А как вы путешествуете? Разве вас не останавливают на границе?
– Я же сказал: это трудно объяснить…
– Вы хотите сказать: с помощью зеркал.
– Точно.
– Сколько же занимает у вас перебраться из страны в страну, передвигаясь со скоростью света или многократной скоростью света, которой вы пользуетесь?
– А нисколько.
– Ваш отец любит путешествовать? – Я заметил некое замешательство при упоминании отца прота, но никакой сильной реакции не последовало.
– Полагаю, что да. Большинство КАПЭКСиан любят путешествовать.
– Так он путешествует? А кем он работает?
– Он не работает.
– А ваша мать?
– Что моя мать?
– Она работает?
– Почему это она должна работать?
– Значит, они оба ушли на пенсию?
– Ушли с чего?
– С той работы, на которой они зарабатывали деньги. А сколько им лет?
– Наверное, где-то около семисот.
– Тогда, конечно, они не работают.
– Они вообще никогда не работали.
Пациент явно считал своих родителей неудачниками, и по тому, как он выражался о них, ясно было, что в глубине души он питает к ним неприязнь, а может быть, даже и ненависть, и не только к отцу (что случается нередко), но и к матери (сравнительно редко у мужчин).
Прот продолжал:
– На КА-ПЭКСе никто не «работает». «Работа» – это понятие, принятое у людей.
– Так что, у вас никто ничего не делает?
– Вовсе даже нет. Ведь когда ты делаешь то, что тебе нравится, это не работа, правда? – Прот расплылся в улыбке. – Вы же не считаете то, что вы делаете, работой?
Это вызывающее замечание я пропустил мимо ушей.
– Давайте немного позднее еще раз поговорим о ваших родителях, хорошо?
– Почему бы и нет.
– Договорились. А теперь, прежде чем мы двинемся дальше, мне хотелось бы кое-что прояснить.
– Все, что хотите.
– Тогда вот что: как вы объясните, что, будучи пришельцем из космоса, вы выглядите совсем как земной человек?
– Почему мыльный пузырь круглый?
– Не знаю. Почему?
– Для образованного человека, вы многого не знаете, не правда ли, джин? Мыльный пузырь круглый, потому что его конфигурация энергетически наиболее эффективная. Подобным же образом многие существа во ВСЕЛЕННОЙ выглядят так, как мы.
– Понятно. Да, ранее вы упомянули, что… м-м… «насколько видно и слышно из космоса, ЗЕМЛЯ – необычайно живое место». Что вы имели в виду?
– Ваши теле- и радиоволны распространяются с ЗЕМЛИ во всех направлениях. Вся ГАЛАКТИКА слышит и видит все то, что вы говорите и делаете.
– Но эти волны движутся со скоростью света, не правда ли? Так что они не могли еще достичь КА-ПЭКСа.
Он снова вздохнул, на этот раз громче прежнего.
– Часть энергии переходит в более высокие обертоны, не слышали, что ли? Именно поэтому и возможно движение света. Разве вы не учили физику?
Я тут же вспомнил своего несчастного учителя по физике, который очень старался вбить всю эту информацию в мою голову. И еще я почувствовал, что мне жутко хочется курить, хотя я не брался за сигарету уже много лет.
– Верю вам на слово, мист… э… прот. Еще один вопрос: почему вы путешествуете во Вселенной совсем один?
– А вы бы отказались, если б у вас была такая возможность?
– Кто знает, может быть, и нет. Но я-то имел в виду другое: почему вы это делаете один?
– Именно поэтому вы считаете меня сумасшедшим?
– Вовсе нет. Но разве не становится одиноко, когда путешествуешь столько лет подряд – четыре года и восемь месяцев – в космосе?
– Нет. И потом, я не был в космосе так долго. Я здесь был четыре года и девять месяцев.
– Сколько же времени вы были в космосе?
– Я состарился на семь ваших месяцев, если вы это имели в виду.
– И все это время у вас не было потребности с кем-то поговорить?
– Нет.
Я записал в блокноте: «Пациент питает неприязнь ко всем».
– А чем вы все это время занимались?
Он замотал головой:
– Джин, вы не понимаете. Во время путешествия я хоть и состарился на семь ЗЕМНЫХ месяцев, мне они показались мгновением. Время деформировалось и текло со сверхсветовой скоростью. Другими словами…
Тут я почувствовал себя непростительно раздраженным и перебил его:
– Кстати, о времени: наше на сегодня истекло. Продолжим разговор на следующей неделе?
– Как скажете.
– Хорошо. Сейчас вызову мистера Ковальского и мистера Дженсена, и они проводят вас назад в палату.
– Я знаю дорогу.
– Если вы не против, я все-таки вызову их. В больнице так уж заведено. Я уверен, что вы понимаете.
– Отлично понимаю.
– Вот и хорошо.
Через минуту явились санитары, и пациент, почтительно кивнув мне при выходе, пошел вместе с ними. К своему удивлению, я обнаружил, что весь покрыт каплями пота. Помню, как, выключив магнитофон, я направился к термостату проверить температуру в комнате.
Пока магнитофонная пленка прокручивалась назад, я начисто переписал начерканные во время интервью наблюдения в историю болезни прота, упомянув в них о своей неприязни к его, по моему мнению, высокомерной манере поведения. После этого положил черновые записи в отдельный ящик, уже набитый подобного рода бумагами. Потом прослушал кусок пленки и добавил замечание о том, что у пациента не было и следа акцента или диалекта. К своему изумлению, я слушал его мягкий и довольно приятный голос без всякого раздражения. Похоже, дело было в его манере себя вести… И тут меня осенило: его самонадеянная, ироническая, кривая улыбка напоминала моего отца.
Мой отец был перегруженный работой провинциальный доктор. Его единственным временем отдыха – если не считать полуденные часы в субботу, когда он ложился на диван с закрытыми глазами и слушал радиотрансляции из Метрополитен-опера, – было время ужина, когда он выпивал один стакан вина – не больше и не меньше – и в своей бесцеремонной манере поведывал моей матери и мне об инфарктах и стригущих лишаях прошедшего дня в подробностях, без которых мы, наверное, вполне могли бы прожить. После этого он обычно возвращался в больницу и навещал на дому своих пациентов. И если мне не удавалось придумать стоящую отговорку, он брал меня с собой, ошибочно предполагая, что я получаю такое же, как он, удовольствие от всех этих мерзких звуков и запахов, не говоря уже о кровотечениях и рвоте. Именно бесчувственность и высокомерие, которые я терпеть не мог в моем отце, так раздражали меня во время моей первой встречи с человеком, называвшим себя «прот».
Но я решил – как делал всегда, когда случалось что-либо подобное, – не позволять своей личной жизни вторгаться в мой медицинский кабинет.
В электричке по пути домой я стал размышлять о том, о чем часто задумываюсь, когда попадается сложный или необычный случай, – о человеке и реальности. К примеру, мой новый пациент или Рассел, наш больничный Иисус Христос, да и тысячи других вроде них живут в своем собственном мире, столь же реальном для них, как наш мир для нас. Кажется, что понять это совсем нелегко, но так ли это? Я уверен, что хоть раз в жизни каждый из тех, кто сейчас читает мое повествование, был до того захвачен фильмом или романом, что совершенно «отключался» от реальности. Сны и даже мечты могут часто казаться реальностью, так же как и события, вспомнившиеся под гипнозом. И кто в подобных случаях может сказать: это – реальность, а это – нет?