«Белка? С ветки на ветку перепрыгнула? – подумал Паша, но тут же одернул себя: – Какие, к лешему, белки! Спят они сейчас. Ежик или еще какая мелкая ночная зверушка вроде землеройки? Не похоже, слишком громко хрустнуло для ежика, а ничего крупнее здесь не водится. Ни волков, ни медведей, ни лосей. Не стоит себя успокаивать: это шаги подкрадывающегося в темноте человека».
Тут Пашу толкнула, дернула неприятная мысль о том, что пост номер десять расположен на самом краю занимаемой батальоном территории. Территория, кстати, сплошным бетонным забором не огорожена, такой забор только у КПП поставили, а так – та же колючая проволока косым крестом в один ряд столбов. Площадь батальон занимал громадную, не меньше пятидесяти гектар, это почти три километра по периметру. Поэтому патрулировать периметр даже не пытались: никакого личного состава не напасешься, а главное – на кой черт? Не было в ОМБХЗ ни новейшей военной техники, ни сверхсекретных средств защиты, словом, ничего такого, что могло бы привлечь нездоровое внимание гипотетического шпиона. Да и не шпионят в наше время настолько примитивно, забираясь сдуру на территорию воинской части. К чему такие сложности, если с геостационарных разведывательных спутников, которых над планетой болтается, что кошек на помойке, можно автомобильные номера фотографировать. И все эти бесконечные, занудные караулы были, по твердому убеждению младшего сержанта, не более чем ритуалом, данью традиции. Высокие чины в Минобороны, по всей вероятности, придерживались сходного мнения.
Поэтому на сигнализацию типа объемных или инфракрасных датчиков поскупились. И сторожевых собак на блокпостах заводить не стали: их же кормить надо, а жрут здоровущие песики в три горла.
Вот и получается, что от окружающего со всех сторон реденького подмосковного лесочка территорию батальона отделяет обычная «колючка» в одну нитку, да еще не новая, с «бритвой», а старого образца, с «ежиком». Преодолеть такое заграждение особого труда не составляет, было бы желание. Другой вопрос: кому и зачем это может понадобиться?! Пацаны из близкого Новоникольского балуются, приключений ищут? Но не в четвертом же часу утра, черт побери!
Снова хруст сухой ветки. Нет, точно – это чьи-то крадущиеся шаги в темноте! Э-э, не подкрадываются по ночам к охраняемым объектам с добрыми намерениями…
Младший сержант не отличался особой храбростью, напротив, был он откровенно трусоват. За все время службы Павла никаких ЧП не случалось, да и раньше ничего такого… Рассказывали ему, правда, что лет пять тому назад какой-то зеленый «чиж» чуть ли не пополам перерезал автоматной очередью заплутавшую в кустарнике корову. Тоже ночь была… Сперва бдительного бойца хотели, по слухам, премировать краткосрочным отпуском, но затем вместо поощрения влепили десять суток ареста. Да, хорошо было смеяться над незадачливым караульщиком, сидя в курилке, при ярком солнечном свете. А вот теперь Павлу стало совсем не до смеха.
Павел побледнел: кровь резко отхлынула от его лица, на лбу выступили мелкие бисеринки пота. Страх липким слизняком полз вверх по хребту и шее, шевелился у корней волос. Сердце дало перебой, а затем ухнуло куда-то вниз.
Вот почему говорят, что «душа ушла в пятки», отстраненно подумал Перепелкин.
Как поступить? На столбе «грибка» есть специальная сигнальная кнопка. Стоит ее нажать, и в караульном помещении взвоет сирена, на пульте под табличкой с десяткой – это номер его поста – замигает красная лампочка, и через несколько минут здесь окажется «тревожная» группа. Нажать? А если это опять какая-нибудь коза рогами в кустах запуталась? Ведь позору не оберешься, засмеют! Перед самым дембелем так скандально осрамиться…
Эх, лучше бы он осрамился! Глядишь, остался бы в живых…
Паша перевел автомат в положение «на груди», передернул затвор, досылая патрон. Как там по уставу?
– Стой! Кто идет? – Младший сержант изо всех сил старался, чтобы его окрик прозвучал грозно и непреклонно. Получилось плохо. Дрожал у Паши голос. – Стой! Стрелять буду!
Может быть, и выстрелил бы.
Но не успел. Выстрелили в него.
Говорят, что человек не может услышать выстрела, несущего ему смерть, и свист «своей» пули – просто не успевает. Правильно говорят. Но в Павла стреляли не пулей, и он услышал.
Сначала в темноте словно бы тренькнула гитарная струна, негромкий такой, нежный звук. Вслед за треньканьем раздалось тоже негромкое, свистящее шипение. И тут же грудь Павла пронзила страшная обжигающая боль. Он сдавленно ахнул, рефлекторно опустил взгляд и увидел небольшой, в несколько сантиметров, железный штырь, почему-то торчащий в его теле. Удивиться этому странному факту младший сержант Перепелкин уже не успел. Ноги его подломились в коленях, изо рта плеснуло кровью, как обычно бывает, когда насквозь пробита аорта. Павел нелепо взмахнул руками и, уже мертвый, упал навзничь, лицом вперед, прямо на штырь, словно выросший из его груди. Раздался мерзкий треск сломанного ребра, и теперь уже из спины убитого Паши Перепелкина высунулись четыре сантиметра заостренной на конце стальной палочки.
До смены караула на посту номер десять оставалось около двадцати пяти минут. Более чем достаточно, для того чтобы перерезать проволоку заграждения, переступить через труп караульного и вскрыть замки бетонного ангара. А затем раствориться в темноте летней ночи.
С того хмурого мартовского утра, когда похмельный Алексей Борисович Давиденко разговаривал по телефону на некоторую, весьма неприятную тему, прошло четыре месяца…
Глава 1
Полковник милиции Лев Иванович Гуров, старший оперуполномоченный Главного управления уголовного розыска МВД РФ, неторопливым шагом шел по Никитскому бульвару. Стояла та прекрасная пора ранней московской осени, которую Лев Гуров любил больше всех других времен года.
Небо уже налилось глубокой сентябрьской голубизной, которую оттеняли пушистые, словно котята, белые облака, медленно плывущие в прозрачном просторе; уставшее за лето солнце уже не жгло, а ласкало своими лучами город. Осень еще не успела полностью вступить в свои права, листва кленов, лип и каштанов оставалась зеленой, но среди нее уже загорелись ярко-красные рябиновые кисти. Еще две-три недели, и половодье желтых, алых, багряных красок захлестнет подмосковные леса, затопит улицы и парки столицы. Вспыхнет на клумбах многоцветная радуга георгинов, астр и хризантем, и столица станет нарядной, как ни в какой другой сезон. Гуров по делам службы в каких только городах России и бывших братских республик не побывал, но нигде не видел такого изумительного бабьего лета, как в Москве.
Свою машину, аккуратный серый «Пежо», Лев Иванович оставил на стоянке под окнами, с метро тоже решил не связываться – стоит ли лезть в подземную толкучку из-за двух остановок? Одни лица чего стоят: присмотришься к соседям по вагончику, и на весь день настроение испортится.
Гуров предпочел пройтись пешком, он верил в целебную силу движения, кроме того, на ходу Льву легче думалось.
Ранним утром, еще до рассвета, плеснуло коротким, по-летнему теплым ливнем, дышалось свободно и легко, хоть чувствовался уже в московском воздухе неистребимый привкус бензиновой гари и выхлопных газов. Солнечные лучи отражались в зеркальцах еще не просохших луж, зайчиками бликовали на стенах домов.
Рассеянный взгляд Гурова привычно фиксировал приметы столичного пейзажа. Про себя Гуров меланхолично отметил, что облик столицы меняется на его глазах изо дня в день. И не в лучшую сторону. Он неторопливо шел по знакомой до каждой трещинки на асфальте московской улице и думал, что этот город, который Гуров любил всем сердцем, в котором прошла вся его жизнь, все труднее становится называть своим. По отдельности перемены практически незаметны, только вот в один прекрасный день ощущаешь всей кожей, что Москва словно бы отгородилась от тебя незримым, но прочным барьером, перешла в новое качество и другое измерение, где ты кажешься уже почти ненужным, лишним. Теряет Москва свое неповторимое, ни на кого не похожее лицо, становясь просто громадным мегаполисом, так что скоро от Мехико, Чикаго или Детройта отличить станет нелегко древнюю российскую столицу. Исчезает особый уют и очарование московских улиц, скверов и площадей, и ты чувствуешь себя уже не хозяином города, а гостем. Порой – нежеланным…