Земля Российская тут же стала полниться слухами о причастности Годунова к смерти царевича, и тот, желая снять с себя все подозрения, решил уничтожить не только участвовавших в расправе над Битяговским, но и всех свидетелей кровавого дела. Под горячую руку Бориса попали как участвовавшие в убийстве Битяговского, так и ни в чем не повинные люди…
Там, куда, щурясь, так старательно вглядывался Ярослав, наконец показалось какое-то движение, и шумевшая все утро толпа, как по приказу, притихла. В полнейшей тишине слова читавшего указ звучали отрывисто, словно удары большого молота, и под каждым взмахом этого орудия погибала чья-то жизнь.
– …Егоркин Евдоким, Евсеев Иван, Евсеев Никита, Евсеев Николай, Зиновьев Павел… – оглашал список приговоренных к смертной казни читавший, и с трижды прозвучавшей фамилией пропала последняя надежда Ярослава на то, что его семья останется в живых.
Волна неописуемой горечи, обиды на весь белый свет накатила на Ярослава, пока стрельцы закидывали петли на шеи его отца и братьев, и сквозь навернувшиеся на глаза слезы, которые уже не было никаких сил сдерживать, он почти не видел, как встрепенулись и вместе с последними вздохами навеки замерли тела его родных.
Ярослав, единственный из оставшихся в живых в семье Евсеевых, не стал дожидаться, когда снимут тела. В отчаянии расталкивая окружавших, осыпаемый с разных сторон всевозможной бранью, он изо всех сил начал выбираться из толпы.
Когда наконец для обессиленного Ярослава место казни осталось далеко позади, он привычной дорогой, которая из-за бывшей в самом разгаре казни теперь пустовала, направился к своему другу Дмитрию. Однако задолго до того, когда стала видна усадьба Ефимовых, Ярослав нос к носу столкнулся с Димкой, который стремительно вынырнул из-за поворота.
– Ярыш! И где тебя черти носят! – выплеснул на Евсеева свое возмущение Димка, однако, заметив еще не высохшие на его лице слезы, смягчился. Беря друга под руку, он уже более мягко продолжал:
– Я же тебя просил не ходить туда… И вообще, как ты только узнал?
– Так, – Ярослав прижал руку к сердцу и, опустив глаза, тихо добавил. – Их больше нет…
Дмитрий даже не нашелся, что на это ответить, и между друзьями повисло тягостное молчание.
– Ты что-то хотел мне сказать? – первым нарушил тишину Ярослав.
– Да, знаешь, а ведь пока ты был… – Димка замялся, – ну пока ты был там, тобой интересовались, так что благодари Бога, что никто не додумался искать тебя здесь.
– Кто обо мне спрашивал? – брови Ярослава удивленно поднялись.
– Люди Салтыкова.
– Глеба?
– Угу, – кивнул Димка. – Ты его знаешь?
– Я-то – нет, но зато его прекрасно знал мой отец, – усмехнулся Евсеев.
– Я зря переживал? – не понял тона Ярослава Дмитрий.
– Нет, не зря. Кажется, теперь переживать придется мне. Сколько я себя помню, у Глеба с моим отцом тяжба.
– Твой отец ее выиграл?
– Нет, – возразил Ярослав, – они, наверное, уже лет десять воду в ступе толкли. Все уже давно привыкли, что земли за Ровным так до сих пор остаются без хозяина.
– Хочешь сказать, что в землях этих особой надобности никому не было? Десять лет – немалый срок, уже давно кто-то должен был прибрать их к рукам.
– Напротив, потому и Глеб, и мой отец так до сих пор и не могли их поделить. Зато теперь-то уж точно у ровенцев появится хозяин, потому и искали меня люди Глеба.
Размышляя вслух, как будто говорил сам с собой, а не рассказывал другу, Ярослав продолжал, все более и более хмурясь с каждым словом:
– Если я останусь в живых, то рано или поздно вновь смогу затеять тяжбу. Со смертью же всех претендующих на земли с одной стороны, весь удел беспрепятственно отходит другой…
Лицо Евсеева перекосилось от внезапной догадки, и, с силой пнув подвернувшийся под ноги камень, Ярослав прошипел, словно ядовитый змей:
– Сволочь…
– Хочешь сказать, он воспользуется тем, что ты остался один?
– Ну и тупой же ты стал, Димка! – не выдержал Евсеев. – Это ж надо придумать – воспользуется! Да я голову могу на отсечение дать, что сегодняшняя казнь отца и братьев – Глебовых рук дело!
– Нет, все-таки как же он хитро придумал! – не унимался Ярослав. – Никому ведь никогда и в голову не придет обвинить Салтыкова в их смерти – приказ Годунова, и баста! Вот только одного Глеб не рассчитал: что меня в доме не будет. То-то он рвет и мечет нынче, – впервые за сегодняшний день улыбнулся Ярослав.
– Чему же ты радуешься? – глядя на улыбку друга, спросил Дмитрий. – Он ведь тебя теперь в покое не оставит.
«Нет, это я его в покое не оставлю», – подумал Евсеев, и все самое страшное, что только может скрываться в самых дальних уголках человеческой души, всколыхнулось в душе Ярослава. Однако, сумев пережить самое худшее, что только могло случиться, Евсееву не составило труда подавить злобу.
– Скрыться тебе нужно, вот что я скажу, – посоветовал другу Ефимов. – Пошли ко мне. Кажется, никто не знает, что мы с тобой знакомы.
– Пока не знает, – уточнил Ярослав.
– Если ты хоть иногда будешь со мной соглашаться и прислушиваться к моему мнению, то никто и не узнает, – слегка обиженно возразил ему Дмитрий.
– А как же твое многочисленное семейство? Не думаю, что оно будет в восторге от такого гостя.
– А ты думаешь, я тебя со своими сестрами знакомить иду? – рассмеялся Димка. – Вот уж не дождешься, я ведь тебя как облупленного знаю.
– Хочешь сказать, мне с лошадками придется обниматься? – и на этот раз рассмеялся Ярослав, который от привычного шутливого тона их бесед наконец пришел в себя.
– А ты хочешь сказать, – возразил Димка, – что у тебя есть выбор? – И, когда поравнялись с усадьбой, не удержавшись, добавил, – если будешь вести себя тихо, так и быть, к лошадкам и прочим тварям тебя не отправлю.
Однако, вопреки ожиданию Ярослава, Ефимов как будто и знать не знал, чья это усадьба, с равнодушным видом провел друга мимо. Завернувши за угол, Димка медленно шел вдоль высокого забора, примерно в середине остановился и, взявши из него ничем не отличавшуюся от других доску, вынул ее, затем взялся за другую, и через пару мгновений в заборе образовалась дыра, в которую с успехом могли пробраться люди и не отличавшиеся такой стройностью, как Ярослав и Дмитрий.
Нырнув в эту самую дыру, Ярослав оказался позади какой-то дворовой постройки, и из-за исходившего оттуда запаха Евсеев грешным делом и правда подумал, что Димка оставит ночевать его в конюшне. Однако Евсееву повезло: задами каких-то построек, незаметно, с другого входа, они пробрались в ту часть усадьбы, где обитала прислуга.
Не успев прикрыть дверь, Ефимов прямо-таки впихнул Ярослава в ближайшую каморку, где, как догадался Евсеев, обитала только одна служанка. Усадив Ярослава на лавку, Дмитрий с напряженным лицом замер у двери.
А сделал он это вовсе не напрасно: не успели оба друга отдышаться, как послышались чьи-то шаги, и на пороге появилась довольно милая девица. Не ожидая здесь кого-то встретить, она в испуге попыталась издать один из тех душераздирающих криков, на который наверняка бы сбежалась вся усадьба, во всяком случае, та половина, где проживала прислуга, точно.
По всей видимости, Димка хорошо знал норов всех служанок, оттого с проворностью, которой мог бы позавидовать любой дворовый мальчишка, крепко зажал девке рот.
– Тихо, Ульяна, не шуми, не черти щекочут, – привыкнув всегда подшучивать, попытался угомонить ее Дмитрий и отпустил, только когда девка пришла в себя.
– Ну и напугал же ты меня! – со все еще бьющимся сердцем, пытаясь не переходить на крик, воскликнула Ульяна и только тогда заметила, что в каморке они не одни.
– Слушай, Уленька, – поняв удивление девки, обратился к ней Ефимов, – помощь мне твоя нужна. Моему другу, Ярославу, – указывая на Евсеева, объяснял Димка, – нужно немного пожить где-то…
– И местом его приюта ты выбрал мою скромную каморку! – перебила его Ульяна, которая, похоже, была не в духе.