Как это всегда бывает, новое сооружение скоро было заплевано, стены исписаны черной краской, всюду возле урн валялись окурки и обертки от мороженого. Переход стал одним из подземных переходов города, ничем не выделяясь от переходов, построенных в центре города и на его окраинах.
Странности в переходе заметил участковый уполномоченный милиции Никонов, в участок которого входил этот переход.
– Понимаешь, странный это переход какой-то. Зайдешь в него, и на душе становится светлее. Ты посмотри, мусор практически исчез, никто не бросает окурки мимо урны, и никто не заходит с сигаретой в переход! Смотри, сколько стертых надписей на стенах. Еще раз-два помоют стены и никаких следов от надписей не будет видно. Посмотри вот на эту старушку, у нее проблем выше головы, пенсия мизерная, лекарства стоят дорого, все льготы ее уместились в двести рублей, а идет и улыбается. Я эту бабулю несколько раз видел. Выражение лица такое, как будто горе случилось, которое утешить нельзя. А сегодня – как в лотерею выиграла. А на этого чиновника посмотри. У него, как от слесаря, дневную выработку требуют. А у него выработка в мыслях заключается, вот и валтузят его, как сидорову козу, и постоянно бездельником обзывают. А сейчас он идет так, как будто всех послал в пешеходную прогулку с эротическим уклоном, доволен собой и жизнью, чувствует себя человеком государственным и нужным. Выйдет из перехода и опять его придавит груз проблем. Нет, ты присмотрись к этому переходу, что в нем есть такое, что понять невозможно.
Вообще-то Никонов никогда лириком не был, но в наблюдательности ему не откажешь. Для милиционера, как и для пограничника, это очень важное качество. Решил и я понаблюдать за переходом. Встал у одного из выходов во время обеденного перерыва и стал примерно подсчитывать довольные и недовольные лица. В переход заходят люди с лицами равнодушными, хмурыми, редко улыбающимися, разве что молодежь, идущая стайками, хохочет – этим море по колено. Но из перехода выходят люди с удовлетворенными и одухотворенными лицами.
На следующий обеденный перерыв я встал у другого входа-выхода. И тот же результат.
В самом переходе чисто. Нищие, которых развозят по переходам дюжие ребята, не выглядят казанскими сиротами и видно, что это для них такая же работа, как и для всех других. Подрабатывающие музыканты работают от души, похоже не для денег, а для того, чтобы доставить радость от музыки для прохожих. Настроение музыкантов заразило и меня. Я шел и прищелкивал пальцами в такт музыке. Скрипачка играла так, как будто она стояла на сцене в концертном платье и локоны ее волос ниспадали на скрипку, скрывая от нас переживания композитора и соволнение исполнителя. Я с радостью бросил в открытый футляр скрипки червонец и пошел дальше, провожаемый звуками полонеза. Со мной происходило что-то невообразимое. Я был готов обнять весь мир. Все люди были мои братья. Как старому другу мне улыбнулся и помахал рукой пожилой армянин-сапожник, чей закуток находился в конце перехода. Это для меня он находился в конце перехода, а для людей, идущим мне навстречу, закуток находился в начале перехода.
Я вышел из перехода и на мое улыбающееся лицо стали оглядываться люди, идущие к переходу. По мере удаления от перехода мое настроение стало приходить в обычную норму – радоваться особо нечему, вновь возвратились горбачевские времена интенсификации производства любой ценой и неизвестно для чего.
Гра Эгор был доволен. Он нашел самое лучшее место для вживания в земную цивилизацию. Его никто не видел, и он никому не мешал. Люди, проходящие по его внутренностям, питали его отрицательной энергией и давали информацию о том, что происходит на Земле. Плохо было только то, что чем больше он поглощал отрицательной энергии, тем меньше было людей, рисующих краской на стенах, которая нравилась Гра Эгору больше всего. Надо было выбирать: либо краска на десерт, либо постоянное питание отрицательными эмоциями.
Помогите мне, люди!!!
Тонкий запах чеснока плыл в полуметре надо мной. Запах приятно возбуждал и заставлял воображать, какое же кушанье так приятно пахнет, и кто с таким чавканьем его поедает. Ну, разве так можно? А, вообще-то, можно. Как готовят, так и едят. Вероятно, и эту пищу готовили так же, как ее сейчас едят.
Я помню, как готовила моя мама. Все продукты разложены на столе. Кучками. Сначала чистится картофель. Перед чисткой его тщательно моют, поэтому процесс чистки можно назвать стерильным. Как хирургическая операция. Кухня – это, конечно, не операционная. Чего меня все на медицинские темы сшибает?
Затем тонкой соломкой нарезается капуста. Она режется сочно, с хрустом. Невозможно удержаться, чтобы не взять пучок этой соломки и не отправить в рот. Капуста осветляет и делает прозрачным мясной бульон, как морковка при варке курицы.
Аккуратно разрезаем на восемь частей спелые томаты и кладем их на сковороду. Поливаем растительным, а еще лучше, кукурузным маслом. Мелко нарезаем репчатый лук. Боже, ну разве можно так чавкать и материться?
– Нет, Петь, ты меня не убеждай. У меня уже три дня ни грамма в организме не было. Но этот покойник смотрит на меня, и я чувствую, как он морщится, когда ты начинаешь громко чавкать. Я понимаю, что этого быть не может. Но пойми, здоровый организм одним тромбом не остановишь. Ты не обратил внимания на его румяную рожу? Отчего это так? Объяснение одно – тромб создал супермалую систему кровообращения и кусок аорты, возбуждаемый какой-то аминокислотой, стал насосом для крови. Прикоснись к его лицу. Прикоснись. Только не останавливай его. Дай ему еще пожить, хотя я бы так жить не хотел. А ты не думаешь, что мы на пороге величайшего открытия – дать человеку вспомогательное сердце, чтобы ослабить нагрузку на основное сердце. Как многомоторный самолет, который может совершить посадку и при одном работающем моторе. Да, Петька, ты прав. Одного покойника для этого мало. Самое главное, что в это никто не поверит. А то хуже, засекретят, и сразу начнут солдат многосердечных выпускать или правителей вечными делать. И нас с тобой от этого дела ототрут. Скажут, прозекторам здесь делать нечего. Ищите судебные ошибки или ошибки своих товарищей, а в большую науку не лезьте. Ваше время прошло, когда терапевты научились и в хирурги пошли. Нет, я так не могу. Он смотрит на меня и прислушивается к каждому моему слову. Пошли, у меня в кабинете спирт есть, а то я вообще с катушек поеду.