Гулко раздались шаги в большом помещении, и хлопнула металлическая дверь. Интересно, а где это я нахожусь, и что за странный сон мне снится. Ладно, соня, поднимайся, пора зубы чистить и бриться. Но почему я не чувствую своего тела? Где мои руки и ноги? Неужели эти мясники все отрезали? А почему я не чувствовал никакой боли? Наркоз? Но после наркоза такое похмельное состояние, что его ни с чем не перепутаешь, а я-то чист, как стеклышко. Неужели правда все, что говорил этот с небритым голосом? Кто меня слышит? Люди!!! Помогите мне! Я живой! Неужели они сейчас вернутся и добьют меня?
Похороны были пышными
Похороны были пышными. По первому разряду. Оказывается, что я был для кого-то дорог, кто-то выполнил долг вежливости, а большинство пришли из любопытства: мой случай был достаточно нетипичным и в медицинских кругах никак не могли прийти к единому мнению, что же со мной случилось.
А, вообще-то, на своих похоронах достаточно скучно. Выслушивать всякую ересь, которую кто-то вспомнил, и как с преподавательской кафедры смотреть, как присутствующие что-то рассказывают друг другу, коротко улыбаясь и принимая хмурое выражение лица.
Почему они меня хоронят? Ведь я жив. Правда, я не могу двигаться, но я все вижу и слышу.
Все произошло как-то внезапно. Я вышел в поле на пополнение своей коллекции и мне попался великолепный экземпляр бражника «мертвая голова». Я с детства неравнодушен к чешуекрылым насекомым, а бражник этот занесен в Красную книгу еще СССР. Считайте, что я нашел клад, три четверти которого я должен отдать государству. Фигушки. И показывать никому не буду.
Когда я накалывал бражника на иглу и размещал его в стеклянной коробочке, я уколол палец, как молодой отрок Базаров при анатомировании трупа.
С этого дня я как будто начал проваливаться в глубокий сон. Я слышал, как говорили о заражении крови, чувствовал процедуру переливания крови, чертыханья медсестер, ломавших иголки о мою кожу, и отсутствие боли вообще.
Врачи делали рентген и говорили, что внутри моего панциря желеобразная масса, и просили моих родственников отдать меня для научных исследований. Спасибо жене, не отдала. Сказала, что сами похоронят, какой есть.
Наконец закрыли крышку гроба. Стало темно и уютно. Что-то качнуло меня и все успокоилось. Тишина. Покой.
Я не знаю, сколько прошло времени, но я стал чувствовать свое тело. И оно какое-то странное. У меня стало шестнадцать ног. Или шестнадцать рук. В зависимости от того, что мне нужно было ими делать.
Я ощутил, что моего прежнего тела не стало, был веретенообразный кокон, который я разломал и вылез в то, что раньше называлось гробом. Дерево сгнило, а я был жив. Прошло не меньше полугода. Надо выбираться наверх. Так не хочется рыться в грязной земле, но гены требуют свое.
А шестнадцать рук это хорошо. Представьте, если бы пришлось ковырять землю двумя руками.
Когда я вылез на поверхность, весна была в самом разгаре. Мою грудь распирало от желания сделать сильный вздох и развести руки в стороны. И мне это удалось. Я вылез из своей оболочки и полетел в сторону города.
Я летел над проспектами и улицами. Я летел к своему дому. Я боялся увидеть свою семью с другим мужчиной, но я зря опасался. Жена так и не вышла замуж.
Я сел на цветок одуванчика перед домом, чтобы немного подкрепиться и вдруг очутился в своем сачке.
Меня поймал мой сын. Я сопротивлялся попаданию формалина в организм, но все было тщетно.
Последнее, что я услышал:
– Мама, посмотри, какого бражника я поймал. Настоящий, олеандровый. Жаль, папа этого не видит.
Падам-падам
Все шло свои чередом. Стоял июль 2005 года. Жарко. Кто-то пил растворитель всего живого под названием «Пепси», а кто-то лениво потягивал «Сибирскую корону» из высокого стакана, плакавшего холодными слезами в тенистой палатке на площади Маяковского. В такое время года «корона» хороша и с орешками, и с сушеными кальмарами, и просто так, для удовольствия.
За столиком слева сидела грустная девушка с маленькой чашечкой кофе. Чувствовалось, что и она получала удовольствие от темного, горячего, жгучего и ароматного напитка.
На меня она не обращала никакого внимание. А собственно, чего ради, я должен был ей броситься в глаза? Хорошо, если я просто не бросился в глаза, то я сам не могу броситься ей в глаза. Сказано – сделано.
Я встал и пересел к ней за столик, приложив руку к губам в знак того, чтобы она ничего не говорила – я сам все ей сейчас расскажу.
– Извините меня, – начал я, – но ваша манера пить кофе напоминает манеру Эдит Пиаф пить кофе, и я не мог удержаться, чтобы не подсесть к вам и не поинтересоваться – вы не родственница этой певице?
Иногда это срабатывало, и даже очень неплохо. В данном случае это сработало, но не в мою пользу.
– Допустим, родственница, – спокойно ответила девушка, – ну и что с того?
А, действительно, что с того? Это как про ковбоя, который, чтобы понравиться девушке, покрасил лошадь в зеленый цвет. После такого ответа надо встать, извиниться и шагать в ту сторону, откуда пришел, проклиная себя за неуклюжесть и неспособность познакомиться с девушкой.
– Вы знаете, мне всегда нравилась Эдит Пиаф, хотя я не понимал того, о чем она поет, – начал я, – и в детстве я был безумно влюблен в нее. А сейчас увидел Вас, похожую на нее, и мои детские чувства снова проснулись.
Девушка удивленно подняла брови. Видно, что я задел какую-то чувствительную струну. Мне действительно нравилась Эдит Пиаф, а ее песню «Падам, падам» я еще в детстве выучил наизусть. И я спел. Может быть, пиво помогло мне, может быть, что-то еще другое, но я пел по-французски: