Как только глаза привыкли к темноте, Доун обнаружила, что стоит под огромной кованой люстрой — как и положено, с оплывшими свечами. Справа тускло вырисовывался изгиб впечатляющей лестницы.
— Я как раз предохранители проверить собрался, — сообщил мистер Обаяние. — Что-то вылетело у нас внизу.
Доун собиралась спросить его, слышал ли он звонок, но он ее опередил.
— Угу, — ответил человечек на незаданный вопрос, — Вот я и подумал, посмотрю уж заодно.
Нахмурившись, Доун решила поинтересоваться, откуда ему известно, что именно она собиралась сказать.
— Не твое дело. — И, громко топая, он пошел дальше. Этот малявка опять демонстрирует ей спину. «Странный тип, — подумала она. — Наверное, из тех, кому что-то привиделось раз или два, и теперь он зарабатывает себе на жизнь, приставая к туристам на Венис-Бич». Впрочем, Доун эти доморощенные фокусы не впечатляли — в Лос-Анджелесе она насмотрелась всякого, недаром она тут выросла. Этот город — как ваза, в которой каких только фруктов не встретишь.
Следуя за карликом через темное помещение, она вела рукой по стенам, шероховатым от бесчисленных слоев краски, наложенных один на другой, год за годом. Провожатый внезапно остановился, и Доун врезалась ему в спину.
— А как тут у вас с фонариками? — спросила она.
— Брось. Я это место знаю как свои пять пальцев.
Вз-з-зум — отворилась металлическая дверь. Щелк-щелк-щелк — простучало стаккато выключателей.
Вспышка белого света залила комнату — ага, вот и люстра. Доун с любопытством огляделась: голые кремовые стены, старинный паркет, огромный закопченный камин с отделкой из гранита. Над каминной полкой висела картина в охряных тонах: женщину с роскошными формами обвивал алый плащ — казалось, обнаженное тело объято языками огня. В прищуре ее янтарных глаз таилось лукавство и как будто призыв.
Доун рассеянно провела пальцами по влажному от уличной жары горлу.
В этом доме все было слишком. Лос-Анджелес в миниатюре. Замок Франкенштейна, декорированный с отчаянным желанием пустить пыль в глаза.
— Да будет свет, — объявил ее провожатый.
— Слава богу, не такой, как на улице.
— А. — Человечек снова пристально разглядывал гостью — Ну да, ультрафиолетовые лучи.
Лучи? Ультрафиолетовые?
Вяло потирая шею, Доун представила себя со стороны: серая мышка, которой никогда не сравниться с женщиной на картине. Высокая брюнетка в черной майке и черных джинсах; длинные волосы небрежно собраны на затылке. На ногах — байкерские сапоги. Загорелая кожа, светло-карие глаза, тонкий белый шрам над бровью. Слабость к кожаным браслетам, за исключением единственной серебряной полоски, опоясывающей бицепс как свернувшаяся змейка. Последнее украшение — сережки в ушах, в правом их сразу две. Побрякушка-довесок, гордость владелицы, сделана в виде луны, с которой серебряным дождем ниспадают тонкие цепочки с рубиновыми бусинками.
Вот, пожалуй, и все. Портрет девушки по имени Доун Мэдисон, двадцати четырех лет, в отличной физической форме, унаследовавшей от отца резкие черты лица, а от умопомрачительно знаменитой красавицы-матери… Ну, в общем-то ничего — так, родословную.
— Значит, вы Кико? — спросила она и в свою очередь придирчиво оглядела его с ног до головы. Просто так, из вредности.
Он тут же нахохлился.
— Что? Не нравлюсь? Ну да я привык. Везде одно и то же — и с женщинами, и на пробах, и в обществе в целом.
Правильно, Доун, именно так и заводят друзей.
Она начала объяснять ему, что его рост ее не смущает.
— Я…
Он вздохнул.
— Посмотри на мой лоб.