– Словом, дошли мы, ввязались в бой, а получается, что влезли в дерьмо. – Неделин засопел, допил, облизал усы и с хрустом смял жестянку в руке. – «Наливняки» в колонне свечками горят, а из всей нашей роты вышли только я да сержант Краев. Ему бы дембельский альбом рисовать да «чижиков» на кухне воспитывать, а он здесь, под пулями… Характер. У нас во взводе семеро с «брюшнячком», так он в «боевые» и напросился. За себя, говорит, и за того парня…
– Значит, как свечки горят? И душманов как собак нерезаных? – переспросил угрюмо Песцов и опять уставился в карту. – Надо уходить. Иначе сдохнем не за грош.
Опять где-то там начиналась большая политика. Шум и гам для мировой прессы, охмурёж для прогрессивного человечества, дипломатические игры краплёными картами. Не случаен и будущий визит в Афган Самого, и невиданная активность моджахедов, и вошканье ХАДа, Царандоя, клоунов-сарбозов. Всё продано и куплено, всё поставлено с ног на голову. А в результате гибнут люди. Русские парни, не приученные мухлевать. Парни, которых в этой игре держат за дураков…
– Вот я и говорю, валить надо, – мрачно согласился Неделин, покусал губу и повел крепким, с траурной каймой ногтем по просторам карты. – Можно вот так, так и так…
– Не, брат, так не получается, – усмехнулся Песцов. – Нам туда нельзя, мы там шуманули немножко. Хорошо ещё, если за нами не идут… Мыслю выдвигаться вот так, вот этим маршрутом… Ну что, Ваня, тронулись?
Тронулись. Однако уехали недалеко. Прямо в лоб барбухайке из-за крутого поворота ударила свинцовая струя. Страшно зашипел белёсый пар, выходя из пробитого радиатора, и молча, не издав ни стона, умер в водительском кресле Иван Наливайко.
– Суки!
Инстинкт бросил Песцова вниз, под приборную доску, заставил с силой припечатать правой рукой тормоз, а левой, задыхаясь от бешеной боли в ране, вцепиться в руль. Так, что барбухайка завизжала колодками и пошла юзом, чиркнула по скале и встала, окутанная паром.
Семён вылетел из будки, бросил до упора вниз переводчик огня, дёрнул резко клацнувший затвор и выпустил длинную очередь навстречу супостату.
– Гады!..
А подсознание с убийственным спокойствием, с какой-то философской изощрённостью анализировало обстановку. Казалось, оно существовало само по себе, вне времени и вне пространства. Да, влипли крепко. По левую руку скалы, справа обрыв, спереди и сзади стрельба на поражение. И рядом набитая боеприпасами барбухайка. Один выстрел из РПГ, и всё живое мелкими фракциями вознесётся к Аллаху. Или даже без выстрела: вон в кузове уже дымятся, начинают разгораться тюки. Ещё немного и…
– За мной! – вихрем метнулся к краю обрыва Песцов, глянул, яростно заорал: – Вниз, уходите вниз! Я прикрою…
Действительно, склон был не такой уж и отвесный, поросший кое-где карагачом, и при счастливом стечении обстоятельств у кого-то имелся шанс выжить. Ну а уж дальше ноги в руки и вперёд: через шуструю и мелкую горную речку, в заросли, в кусты, в зелёную зону… Не напороться бы только на растяжку, мину-«лягушку» или на местных духов. Не попасть бы только из огня да в полымя…
Дважды повторять Песцову не пришлось. Воинство дружно посыпалось вниз, на дороге рядом со старлеем остались только Неделин и сержант Краев. Они стояли не прячась и стреляли, стреляли, стараясь не подпустить нападающих к краю, – если подойдут, то хана, как есть забросают спускающихся гранатами.
И вот уже замолчал Неделин, рухнул, вытянулся в пыли, пуля попала ему точно в глаз…
«Чёрт», – глянул Песцов на трассёры, летящие к душманам, вытащил из «лифчика» полный магазин, начал было перезаряжать АКС… и в этот миг за спиной полыхнуло – взорвалась барбухайка, вознося мёртвых воинов в рай. Страшная сила подхватила Песцова и упруго толкнула его в пропасть. Крича от боли в руке, цепляясь за камни и кусты, он заскользил вниз, ободрал в кровь пальцы и с удивлением понял, что ещё жив. Ноги, повинуясь инстинкту, понесли его по берегу речки, а сверху, разрываясь фонтанами осколков, уже летела ребристая смерть – эргэшки. От пронзительной боли в бедре Семён вдруг споткнулся, сбавил ход, зарычал и приготовился падать, но чьи-то сильные руки подхватили его и поволокли дальше.
– Ходу, старлей, ходу, хрен им, не возьмут.
Это был сержант Краев – страшный, весь в крови, потерявший блатную кепку, но зато – на своих двоих.
– Наших видел? – оглушительно, не слыша собственного голоса, проорал ему в ухо Песцов.
– Не-а, – мотнул кровавым чубом Краев, и тут они увидели Шестакова.
В глазах ефрейтора отражалось небо.
Сержант приложил к его шее руку, бережно закрыл убитому глаза и, не давая Песцову опуститься на землю, поволок его дальше: под защиту лесистого склона, в заросли карагача, через звенящую речку, под сень тополей. На окраину большого, утопающего в зелени кишлака. Здесь Песцов, переживая за свой новый комбез, распорол штаны, осмотрел рану, выругался:
– Фигня, сквозная, а как саднит… – Скрежеща зубами, перевязал, опять отшвырнул мысль о промедоле, посмотрел с кривой ухмылкой на Краева. – Ты, сержант, родом-то откуда? Я из Сибири…
– А я из колыбели трех революций. – Краев снял с пояса флягу, взвесил на руке, протянул Песцову. – Вот вернусь домой, рвану через дорогу в пельменную и возьму двойную с перцем и с сыром… Нет, пожалуй, тройную. И салат из огурцов. Водочки ещё, конечно, граммов двести пятьдесят. Ну а потом – по бабам…
– Да, пельменей бы хорошо… жареных… – Сдерживая себя, Песцов экономно отпил, облизал губы, возвратил флягу Краеву. – А потом, ясный перец, по бабам.