– Да-а-а? – протянул Пафнутьев, ничего не поняв из сказанного. – Простите, а о каком состоянии и о каких условиях вы говорите?
– Состояние у нее было далеким от живого, другими словами, девушка была мертва. А что касается условий, то мертвые тела требуют особого обхождения. Главное, конечно, температура. Для тела, о котором мы говорим, температура оказалась слишком высокой. И тело не выдержало, начало портиться, терять свой… Я не хочу сказать – товарный вид… Скажем, приличествующий вид. Если вас это устроит.
Пафнутьев в ответ лишь тяжко вздохнул – его устраивало все, что угодно, лишь бы это хоть немного касалось дела.
– Кстати, уважаемый Павел Николаевич, говоря об подпорченности, я имел в виду не только состояние тела.
– Что же еще?
– При жизни она была, видимо, не совсем нравственным человеком. Ей были свойственны некоторые недостатки.
– Так, – протянул Пафнутьев, проникаясь смыслом сказанного.
– Она страдала болезнью, которую принято называть нехорошей. Хотя, конечно, вы можете меня поправить, сказав, что хороших болезней вообще не бывает. Но, надеюсь, вы понимаете, что именно я хочу сказать.
– Вполне, – заверил Пафнутьев, приложив ладонь к груди, чтобы у этого странного человечка, не решающегося произнести вслух название нехорошей болезни, не оставалось сомнений. – В полной мере.
– Вот и хорошо, – с облегчением проговорил анатом, но тут же снова озаботился. – Да, вот еще… Как бы это вам сказать, чтобы вы смогли понять правильно… Дело в том, что… Видите ли, ее иногда кусали.
– В каком смысле? – отшатнулся Пафнутьев.
– В самом прямом. Зубами.
– Получается, что она в какой-то степени покусанная?
– В значительной.
– И как это можно объяснить?
– Мне кажется, если, конечно, я не ошибаюсь… Некоторые люди так ведут себя при совокуплении. Это придает им дополнительные ощущения. Так вот, эта девушка, видимо, вызывала у мужчин вышеназванные порывы.
– Так, – сказал Пафнутьев. Он услышал то, что и предполагал услышать. Изысканный маникюр при натруженных руках, алый педикюр при порепанных пятках могли говорить только об одном – девушка действительно приехала на заработки особого свойства. А если ее еще и покусывали, причем покусывали так, что даже на подпорченном трупе это можно увидеть… То нетрудно себе представить, в каких кругах она вращалась.
– Я вас огорчил? – спросил патологоанатом.
– Ничуть, – быстро ответил Пафнутьев. – Можно даже сказать, порадовали.
– Я, конечно, понимаю, что это радость…
– Со слезами на глазах?
– Нет, дело в другом. Я ожидал чего-то подобного. Скажите, ее убили ножом? Так? Мой вопрос в следующем – могла ли такой удар нанести женщина?
– Ее убили ударом по голове. А нож… Нож был уже потом.
– Да-а-а? А на наших снимках она держит нож в руке, причем за лезвие… И мне казалось, что она в последний момент вырвала нож из руки убийцы.
– Такого не было, – сказал анатом и опустил глаза, будто ему стало совестно за свои слова. – И быть не могло. Судя по ране, нож был очень острым.
– Да, это я могу подтвердить.
– А на ладони нет ни царапины. Чтобы вырвать подобный нож подобным образом… Ладонь была бы разрезана до кости.
– Значит, удар по голове чем-то тупым и тяжелым, а потом уже ножом по шее?
– Во всяком случае, порядок действий был именно таков.
– Значит, инсценировка.
– Сие есть тайна великая и непознаваемая. От мертвых никаких неожиданностей ожидать не следует, а вот с живыми сложнее. Мне иногда кажется, что они только тем и заняты, что устраивают друг другу всевозможные неожиданности.
– Я тоже с этим сталкиваюсь постоянно, – сказал Пафнутьев и подумал, что ему есть чем порадовать Худолея – тот последнее время совсем захирел и все больше оправдывал свою бестолковую фамилию.
– Чрезвычайно этому рад.
– Ну, что ж, – Пафнутьев поднялся. – Я вам очень благодарен, вы мне помогли, развеяли сомнения и колебания, можно сказать, указали верную дорогу. – Пафнутьев чувствовал, что говорит не свои слова, они ему самому казались казенными, такие обычно произносят на юбилеях, но в то же время он понимал, что именно эти слова более всего понятны стыдливому патологоанатому.
– Спасибо. – Существа за зеленоватыми стеклами очков патологоанатома увлажнились после слов Пафнутьева. – Если мне действительно удалось вам помочь, то я чрезвычайно этому рад, – повторил он. – Да, и еще одна маленькая подробность… Вполне возможно, она покажется вам не лишней… Женщина, о которой мы с вами сегодня говорили, она… Она, видите ли, слегка беременна. Была.
– Слегка – это как?
– Я имел в виду, что срок беременности не слишком большой, три месяца, так примерно.
– И при этом покусанная, – пробормотал Пафнутьев.
– Это и меня огорчило. Мне кажется, у нее была тяжелая жизнь. И впереди ожидали испытания.
– Кто-то избавил ее от этих испытаний.
Не задерживаясь больше, Пафнутьев покинул сыроватое помещение морга, стремясь побыстрее выйти на солнечное пространство улицы, по которой неслись машины, разбрызгивая весенние лужи, торопились люди, не всегда нравственные люди, не всегда здоровые, нередко с преступными намерениями, люди, которые пили водку, ругались матом, блудили и воровали, предавали и подличали, но Пафнутьев был счастлив выйти к этим людям, потому что, несмотря на все свои недостатки, они оставались живыми, хотели и стремились. К любому из них Пафнутьев мог подойти, что-то сказать, что-то услышать в ответ и почувствовать, что он тоже пока еще жив, пока еще чего-то хочет, к чему-то стремится.
На этом месте можно было бы завершить главку, но поскольку страничка оказалась незаконченной, автор решил этим воспользоваться, чтобы пояснить одну наспех высказанную мысль. Когда Пафнутьев подумал, что ему есть чем порадовать Худолея, он имел в виду новые вскрывшиеся обстоятельства убийства, позволявшие усомниться в причастности красавицы Светы к преступлению. Впрочем, об этом достаточно подробно Пафнутьев с Худолеем еще поговорят, обсудят все те подробности, сообщать которые сейчас преждевременно.
Состояние беспомощности охватывало Пафнутьева каждый раз, когда на него сваливалось очередное преступление. Он уныло перебирал снимки, сделанные на месте происшествия, вспоминал то, что удалось увидеть самому, перечитывал бестолковые донесения оперативников. За годы он настолько привык к такому началу, что другого не ждал и почти не огорчался, понимая, что это норма. Рассчитывать на какие-то счастливые находки, которые сразу бы все поставили на свои места… Нет, на подобное может надеяться только новичок. Преступники тоже листают всевозможные кодексы, разъяснения к ним, детективы почитывают, ведут себя более или менее грамотно, ошибок грубых, очевидных и смешных почти не совершают.
Да, это приходится признать – ошибок с их стороны становится все меньше. И про отпечатки пальцев они помнят, знают, что губы и уши тоже имеют свои неповторимые узоры, по которым легко установить, чье ухо было последний раз прижато к телефонной трубке, чьи губы отпечатались на визитной карточке, оконном стекле или хрустальном фужере. Да что там уши или губы – плюнуть лишний раз убийца поостережется, понимая, что оставленный на полу плевок – это почти отпечаток пальца.
Пафнутьев в который раз перебрал снимки, сделанные в квартире Юшковой, снова всмотрелся в лицо мертвой женщины, в ее раскрытые глаза, но ничто не зацепило его, ничего не пришло на ум, а все сведения об этом человеке ограничивались словами патологоанатома – сие есть тайна великая и непознаваемая.
– Ладно… – пробормотал Пафнутьев. – Скажите пожалуйста, какая она непознаваемая!
И в этот момент зазвонил телефон.
– Ну и что? – спросил Шаланда вместо приветствия. – Как ты к этому относишься?
– Положительно.
– В каком смысле? – насторожился Шаланда, сразу почувствовав, что отвечает Пафнутьев не в тон, а потому наверняка затевает очередную издевку и нужно быть очень осторожным, чтобы не вляпаться в заготовленную ловушку, а то, что Пафнутьев постоянно готовит ловушки для него, для Шаланды, полковник милиции нисколько не сомневался.