– Паша! – обернулся он к Пафнутьеву. – Как ты его терпишь? Откуда берешь столько сил, чтобы переносить этого отвратительного типа?
– Сам удивляюсь, – Пафнутьев беспомощно развел руки. – Все собираюсь выгнать, но он не соглашается.
– Отдай его мне! Я с ним разберусь!
– Чуть попозже, Шаланда, чуть попозже.
– Смотри, а то передумаю!
– У меня такое ощущение, – задумчиво проговорил Пафнутьев, – что кровь еще будет. Слышишь? – повернулся он к Худолею.
– Да, Паша, я все слышу. Спасибо. Ты меня успокоил. Только не отдавай Шаланде. Я подозреваю, что он хочет сделать со мной что-то нехорошее. Может быть, даже непристойное.
Шаланда рванулся было к Худолею, но в дверях появился Андрей, и все невольно повернулись к нему. Только сейчас Пафнутьев обратил внимание, что все это время Андрея не было в комнате.
– Я, Павел Николаевич, осмотрел дом.
– И что?
– Знаете, ощущение какой-то бесконечности. Здесь надо прожить не меньше месяца, чтобы не опасаться заблудиться.
– Люди-то есть в доме?
– Изредка попадаются. Публика сложная.
– В каком смысле?
– Нервные, самолюбивые, с ярко выраженным чувством собственного достоинства. Но, мне кажется, в таком доме других быть и не может.
– Разберемся, – сказал Пафнутьев. – Может быть, нам так поступить. Андрей... занимай позицию внизу и никого не выпускай.
– Мудрость руководителя в том, чтобы не давать невыполнимых заданий, – усмехнулся Андрей.
– Я дал именно такое задание?
– Да, Павел Николаевич. Помимо главного выхода, есть еще один – через застекленный зимний сад.
– Тут есть зимний сад?
– А из сауны дверь ведет на обзорную площадку, а с нее гранитные ступени спускаются к бассейну. Не говоря уже о том, что с крыши по вертикальной лестнице можно напрямую спуститься во двор.
– Какой кошмар! – ужаснулся Пафнутьев.
– Я еще не сказал об отдельном выходе из подвала. Кроме того, из дома легко выбраться и через гараж.
– Это как? – не понял Шаланда.
– В гараж можно пройти из прихожей. Три-четыре ступеньки вниз – и узкая дверь. На воротах нет никакого замка, они запираются изнутри. Хорошими такими коваными штырями.
Пафнутьев постоял молча, обвел всех взглядом, словно предлагая подивиться необычности дома, в котором они оказались, повернулся к Андрею.
– Надо, чтобы хозяйка провела нас по дому.
– Это невозможно, – сказал Андрей.
– Почему?
– Пьяная. Вдребезги. Бросается предметами первой необходимости.
– Тапочками?
– В основном стеклянными предметами, Павел Николаевич.
– Какой кошмар, – повторил Пафнутьев.
– Бутылки, стаканы, рюмки...
– Какой кошмар.
Чем дольше ходил Пафнутьев по объячевскому дому в сопровождении Вохмянина, тем больше охватывало его какое-то странное состояние, в котором он и сам не мог разобраться.
Изумление, озадаченность?
Были, но не они, не эти чувства, определяли его впечатление.
Скорее подавленность, угнетенность. Да, дом давил и не только тем, что в одной из его многочисленных комнат лежал труп хозяина с продырявленной головой, – нет. И не своей недостроенностью – в углах стояли свернутые ковры, по дому были разбросаны обрезки плинтусов, вагонки, древесная пыль лежала на подоконниках, к ногам липли опилки и стружки, кое-где в углах можно было увидеть стопки кирпичей, мешки с цементом, но и этого всего Пафнутьев почти не видел.
Подавляли размеры.
Было совершенно ясно, что никогда этому дому не быть наполненным голосами, людьми, музыкой и светом, невозможно было себе представить семью, которая жила бы здесь в мире и согласии. Неожиданно появились большие деньги, им нужно было найти применение, и Объячев вложил их в дом, приобретя участок в самом заветном, самом дорогом месте пригорода. Деньги он вкладывал, похоже, по принципу – чем больше, тем лучше. Дубовые ступени, мраморный камин, гранитные подоконники, гараж, выложенный итальянской плиткой, которая спокойно могла принять на себя гусеницы мощного танка, сауна и бассейн, уже выложенный испанской голубоватой плиткой с переливами, круглая башня с винтовой лестницей, комнаты, расположенные не только на этажах, но и по странному капризу архитектора – как бы в междуэтажных пространствах...
– Крутовато, – бормотал время от времени Пафнутьев. – Крутовато, – повторял он, столкнувшись еще с какой-либо особенностью этого громадного, но достаточно бестолкового сооружения. – И сколько же земли при этом домике?
– Сорок соток, – ответил Вохмянин.
– Ничего. Терпеть можно. А это... Люди?
– Что люди? – не понял телохранитель.
– Сколько людей предполагалось сюда поместить?
– Костя не любил об этом говорить.
– Костя – это кто?
– Объячев.
– Он был для вас просто Костя?
– Да, – помолчав, ответил Вохмянин. – Чаще всего именно так – Костя. При чужих людях я его называл по имени-отчеству, а чаще вообще никак не называл, мне не положено было возникать при посторонних, меня как бы и не было.
– Так сколько людей собирается жить в этих хоромах?
– Точно сказать не могу, но все шло к тому, что человек пять, может быть, семь.
– Нормально, – кивнул Пафнутьев, но Вохмянин уловил насмешку в его голосе.
– Знаете, поначалу меня это тоже сбивало с толку, я имею в виду размер дома. Но потом привык и согласился с Объячевым. Он – человек большой, ему нужен кабинет, нужна спальня. Жене тоже нужна спальня. Он может задержаться в городе, в своем кабинете засидеться с друзьями... Жена должна иметь возможность от всего этого отдохнуть.
– Разумно, – кивнул Пафнутьев.
– Каминный зал – место общего сбора, столовая – сами понимаете. Две-три комнаты нужно всегда иметь для гостей. Согласны?
– Вполне.
– Дальше... Домработница, секретарша, телохранитель... Все должны иметь свой угол.
– Я смотрю, тесновато вам здесь было?
– Случалось – усмехнулся Вохмянин, скривив маленькие свои губки. – С кого начнем?
– С жены, мне кажется, будет уместнее.
– С чьей жены?
– Объячевской. К вашей заглянем попозже. Не возражаете?
– Послушайте, Павел Николаевич... Я правильно назвал ваше имя? Так вот, этот вопрос вы мне не задавайте. Никогда. Потому что я никогда не возражаю. Такая у меня здесь была роль. И я ее хорошо усвоил.
– Вы же сами говорите, что эта роль у вас была... Ее больше нет. Нравится это вам или не нравится.
– Понял, – кивнул Вохмянин. – Вот ее комната.
Пафнутьев подошел к двери, прислушался. Из комнаты доносились стоны, вскрики, хрипы, какие-то причитания. Он недоуменно посмотрел на Вохмянина.
– Кажется, там идет бурная жизнь?
– Порнуху крутит. Она как поддаст, всегда порнуху включает.
– Через два часа после убийства мужа?
– Она смотрела порнуху уже через полчаса после убийства.
– Вам точно известно, когда произошло убийство? – Пафнутьев удивленно посмотрел на своего сопровождающего.
– Ему стало плохо за столом. Он поднялся и сказал, что хочет прилечь. Через час я к нему заглянул. Он был уже мертв.
– Когда Объячев поднялся, все остались за столом?
– Да.
– Кто-нибудь отлучался?
– За этот час отлучались все. Кто-то пошел в туалет, кому-то вдруг приспичило позвонить, кто-то в подвал за бутылкой смотался... И так далее. Ваша задача усложняется, да?
– На то они и задачи, чтобы усложняться. – Пафнутьев снова прислушался, замерев у двери, – стоны, хрипы и бессвязные причитания продолжались. – Как быть? Вдруг некстати окажемся, вдруг она принимает непосредственное участие в этих экранных игрищах? Так тоже бывает...
Вохмянин отодвинул Пафнутьева в сторону и несколько раз громко, вызывающе громко постучал. И, не ожидая ответа, приоткрыв дверь, просунул голову в комнату.
– Разрешите?
– Входи, Вася, – услышал Пафнутьев сипловатый голос и вошел в комнату вслед за Вохмяниным.
Комната была освещена слабо, только маленькое бра было включено – как раз над небольшим диванчиком, на котором сидела тощеватая женщина в халате. Основной свет шел от большого полыхающего экрана телевизора. Происходящие там события оказались куда круче, чем мог вообразить себе Пафнутьев по тем стонам и хрипам, которые доносились из-за двери. Он поспешно отвернулся от экрана, и женщина заметила это его движение. Не торопясь, она взяла пульт управления и, протянув руку в направлении экрана, выключила телевизор.