В конце сквера ее ждал серый задрипанный «жигуленок». Она, не раздумывая, села не заднее сиденье вместе с ребенком – дверь была уже распахнута, Худолей, быстро сложив коляску, забросил ее на верхний багажник, пристегнул уже приготовленной резинкой и тут же тронул машину с места.
Через три часа они были уже далеко, в маленькой деревеньке у деревянного дома. Худолеевская тетка Варвара Семеновна радостно всплескивала ладошками, улыбалась, суетливо открывала прозрачные ворота из некрашеного, выгоревшего на солнце штакетника.
А в это самое время в опустевшей и гулкой квартире Пафнутьева раздался телефонный звонок.
Звонил Халандовский.
– Здравствуй, Паша! Это я! – сказал он бодро, но невесело.
– О! – заорал Пафнутьев. – Сколько лет, сколько зим!
– У тебя все в порядке?
– Вроде, как бы, ничего… А что?
– Звонил Лубовский.
– Ишь ты! Соскучился?
– Кланялся, приветы передавал.
– Спасибо. Если еще позвонит, скажи ему, пожалуйста, что я постоянно о нем помню.
– Именно так ему и сказал.
– А чего хотел?
– Спрашивал, не нужно ли тебе чего… Поначалу в большом городе, может быть, тебе будет неуютно… Он готов помочь. Квартира, машина с водителем, другие услуги, более интимного свойства… Я пообещал все тебе передать.
– Еще будет звонить?
– Скорее всего. Ведь я должен сообщить ему твой ответ.
– Так, – крякнул Пафнутьев. – Знаешь, Аркаша, он делает ошибку. Так нельзя. Это плохо.
– Я тоже так подумал.
– Ты оказался в сложном положении?
– А знаешь, нет. Пока я не чувствую холодного сквозняка за спиной, пока я в порядке. Что твои?
– Все хорошо. – Даже Халандовскому Пафнутьев не стал сообщать никаких подробностей – куда уехала Вика, уехала ли с Наташкой.
Халандовский все понял.
– Ну что ж, Паша, это правильно. Знания рождают скорбь. Давно сказано и очень правильно. Что передать нашему другу?
– Скажи, что я чрезвычайно благодарен ему за внимание, что я ценю его участие в моих проблемах. Но ничего внятного ответить пока не могу, поскольку себе не принадлежу. Человек я служивый и должен соблюдать порядок – явиться, отметиться, представиться, определиться… Ну, и так далее. Кстати, а ты не спросил, откуда он звонил?
– Из Монако.
– Чего это его занесло туда?
– Путешествует, – глубокомысленно произнес Халандовский.
– Это хорошо, – одобрил Пафнутьев. – Путешествия расширяют кругозор.
– Ты знаешь, где будешь жить в Москве?
– Нет.
– Это хорошо.
– Почему?
– Потому что я совершенно искренне не смогу ответить ему на этот вопрос.
– Он уже спрашивал?
– Да.
– Ошибка, – сказал Пафнутьев. – Это ошибка.
– Я тоже так решил, но ему об этом не сказал. У меня все, Паша.
– Будь здоров!
Да, и Пафнутьев и Халандовский поняли – Лубовский совершает ошибку. Показывая свою осведомленность о том, что происходит в Генеральной прокуратуре, какие мнения там зреют, какие решения принимаются, он тем самым как бы заранее призывал к бдительности, осторожности. Неуязвимость, которая сопровождала его до сих пор, расслабила, убедила в каком-то превосходстве. Обстоятельства, благоволившие ему, показались результатом собственных усилий, собственного ума и проницательности. А деньги, большие, хорошие деньги убедили Лубовского во всемогуществе. Да, могущество было, деньги действительно помогали ему контролировать многое, но не все, ребята, не все.
Побед не бывает окончательных, окончательными бывают только поражения. Конечно, человек слабый, глупый и корыстный, столкнувшись с таким напором, с такими возможностями, наверняка дрогнет. Никуда ему не деться от вкрадчивых, железных объятий олигарха. Личное знакомство с президентом страны, телефонные звонки из Парижа и Монако, владелец заводов, газет, пароходов, а это была правда, опять же возможность легко и просто связаться со следователем, который даже не получил еще официального поручения Генеральной прокуратуры… Может, ребята, все это может подавить даже человека умного, опытного, хорошо знакомого с хитросплетениями жизни в верхних слоях общества.
Но знания рождают не только скорбь, они рождают беспомощность и обреченность. Великие открытия часто делают невежды, не подозревающие, что их открытие невозможно, что их попытки осмеяны века назад. Выручает невежество, выручает ограниченность, когда человек не просто не знает, а сознательно и убежденно не желает знать того, в чем все уже давно убедились, с чем все давно уже смирились.
Вот-вот, это будет наиболее точно – с чем все давно уже смирились. Тогда действительно твердость, честность, наивность приобретают черты самой кондовой ограниченности.
И это не отвлеченные рассуждения, это все о нем, о Павле Николаевиче Пафнутьеве. Только человек, достаточно долго поживший с ним и достаточно много выпивший с ним, может отличить пафнутьевскую туповатость от качеств куда более достойных и уважаемых – не хочу даже перечислять их, чтобы не показаться назидательным.
Опять позвонил Халандовский, голос его был откровенно виноватым и растерянным.
– Паша, он меня достал.
– Это плохо, так нельзя, – рассудительно заметил Пафнутьев.
– Он попросил твой номер телефона, и я ему дал. Домашний. Он хочет тебе позвонить.
– Вывод один – рыло в пуху. И еще одно – я не верю, что он не знает мой телефон.
– Как ты прав, Паша, как прав! Ты на меня не обиделся за телефон?
– Что ты, Аркаша! Я жду его с нетерпением. Он не сказал, чего хочет?
– Темнит. Знаешь, Паша, он действительно мог достать твой телефон и без моей помощи. Просто хочет втянуть меня в свои игры. Сделать как бы причастным.
– Разумно.
– Я хочу слинять, Паша. Куда угодно. Лишь бы кончились эти его звонки. Паша, ты мне не поверишь…
– Ну?
– Мне страшно. У меня есть укромное местечко, о котором никто не знает. Даже ты, Паша.
– А как же я? На кого ты меня бросаешь?
– За твоей спиной система. Генеральная прокуратура и высшая справедливость. А я – плут и пройдоха.
– Аркаша, поступай как знаешь. Но возникай иногда. Хотя бы по телефону, хотя бы по мобильнику. Это же не выдаст твое укромное местечко?
– Паша, он приглашает нас с тобой к себе в гости. В Испанию.
– Торопится.
– Он всегда играл на опережение. Но нетерпеливость… Да, это у него есть.
– Ну, что ж, поедем в Испанию. Ты знаешь испанский язык?
– Он нам не понадобится. Лубовский вполне прилично говорит на русском. Не слишком, но понять можно.
– Разберемся, Аркаша, – беззаботно ответил Пафнутьев. – Где наша не пропадала. Давай заканчивать… Вдруг он уже звонит… Неудобно заставлять ждать. Уважаемый человек, друг президента, опять же владелец заводов… Ах, да, мы об этом уже говорили. Пока, Аркаша!
И Пафнутьев положил трубку.
Постояв над телефоном, он прошел к окну, вернулся к креслу, прошлепал на кухню, открыл холодильник, снова захлопнул. Неожиданно для себя оказался у телефона, потрогал его и упал в кресло.
– Веселья час и боль разлуки, – пропел он вполголоса, – готов делить с тобой всегда… Давай пожмем друг другу руки… И в дальний путь на долгие года… Ни фига себе! – вдруг проговорил он громко, оборвав свои лирические рулады.
Лубовский не позвонил.
Видимо, и сам понял – пора остановиться. В конце концов, этот его перезвон вполне можно было объяснить и нервозностью, и неуверенностью, и опасениями, под которыми явно должны быть серьезные основания. Он в полной мере показал свою осведомленность, свои возможности, и этого было вполне достаточно. Тем более знал, что Халандовский со всеми подробностями передаст Пафнутьеву их последний телефонный разговор.
Но зато позвонил Худолей.
– Паша, я в городе. Все в порядке. Жизнь продолжается. И будет продолжаться еще некоторое время.
– Это прекрасно! – воскликнул Пафнутьев с облегчением. Теперь он был предоставлен самому себе и волен был поступать, как заблагорассудится. Впереди его ждала Москва, Генеральная прокуратура и задание, которое можно было назвать и почетным, и чреватым.