Поезд отходил вечером.
Пора было собирать вещички.
Прислушиваясь к себе, Пафнутьев с удивлением обнаружил хорошую такую взволнованность, встревоженность, чувство, которое он не испытывал давно, может быть, со времен юности.
Поезд прибыл без опоздания, поезда редко опаздывают в Москву, это уж должно случиться что-то необыкновенное – чеченский взрыв в серединном вагоне, наводнение, землетрясение или еще что-то в этом роде.
Поезд прибыл утром, многие поезда прибывают в Москву утром – и это правильно. Деловые люди за предстоящий день многое могут решить в столице – встретиться, подписать, согласовать, утрясти и вечером отправиться восвояси в полной уверенности, что дело сдвинулось. Они, конечно, заблуждались, сильно заблуждались, но тем не менее положенное отрабатывали и плотные такие пакетики успевали вручить нужным людям, зная наверняка, что, вернувшись домой, надо, не откладывая, тут же готовить следующий пакетик, следующий.
Москва дорогой город, и у всех здесь набегают бесконечные проблемы, связанные с многочисленными тратами на обучение детей, строительство дачи, евроремонт в квартире – потому без евроремонта ты есть полное ничтожество и больше никто. А после евроремонта ты уважаемый человек, и любой пришедший к тебе решать кое-какие дела, оказавшись в твоей квартире, а в квартире решать все дела гораздо проще и удобнее, так вот оказавшись в твоей квартире, проситель сразу понимает, какой из нескольких приготовленных пакетов он должен оставить – конечно, самый толстый, конечно, самый плотный.
А многоопытный хозяин, увидев скошенным взглядом этот самый пакетик, бросит небрежно, продолжая разливать принесенный гостем коньяк, положи, дескать, вон там на полку, нет-нет, повыше, и задвинь поглубже. Не коснется он сразу пакета, не возьмет в руки, мало ли что, мало ли какими хитрыми порошками этот пакет может быть обработан людьми подлыми и коварными. Через несколько дней он, возможно, потянется к пакету, убедившись наверняка, что ничего в мире не изменилось, тучи над его головой вовсе никакие не тучи, а так, перистые облака, которые, говорят, кружат над землей на совершенно безопасной высоте.
Пафнутьев прибыл на Курский вокзал и был счастлив оказаться в утренней суетной толпе радостно возбужденных пассажиров, которые покинули наконец душные вагоны и вырвались на столичные просторы. У него было два чемодана – большой и поменьше. Большой он тут же сдал в камеру хранения, а с маленьким нырнул в метро, добрался по радиальной до «Площади Революции», перешел на «Театральную», вышел на «Тверской» и оказался на площади Пушкина. Был маршрут и покороче, но ему нравился этот, к Генеральной прокуратуре он предпочитал спускаться по улице Пушкинской.
Впрочем, улицы Пушкинской уже не существовало – девятый вал переименований не пощадил и классиков – Пушкина, Лермонтова, Чехова. Исчезли их имена с привычных московских улиц, говорят, во имя некой высшей исторической справедливости. А между тем имена вроде бы отвергнутых революционеров остались. Остались, ребята. Так что ветер перемен наполняет не все паруса, у него свои капризы.
Ну да ладно, потомки разберутся, если у них для этого найдется время и желание, если вспомнят они, кто такой Пушкин, если понадобится он им для чего-то там душевного.
Кто знает, кто знает…
Пропуск на проходной действительно был заказан, и Пафнутьев беспрепятственно прошел под своды главного здания прокурорской конторы. Зеркала под потолок, красные ковровые дорожки, широкие ступени на второй, третий этажи нисколько его не смутили, всего этого он насмотрелся в своем городе – там тоже хватало такого добра. Пафнутьев шел, не торопясь, с интересом оглядываясь по сторонам. С ним здоровались, он отвечал с легким полупоклоном. Видимо, его улыбчивый независимый вид убеждал местный народ в том, что он здесь свой человек.
На пропуске был указан и номер кабинета, куда ему следовало идти.
– Здравствуйте, – сказал Пафнутьев, приоткрыв высокую дверь с бронзовой ручкой, но не переступая порог. – А я – Пафнутьев.
– А, Павел Николаевич, – с профессиональным радушием приветствовала его секретарша. – Заходите, пожалуйста! Олег Иванович сейчас освободится. Он разговаривает по телефону.
– Утренний перезвон? – поинтересовался Пафнутьев.
– Что? – Секретарша удивленно вскинула брови.
– Да нет, ничего… Это я так… От смущения.
– Бывает, – великодушно кивнула секретарша. – Можете заходить, – сказала она, видимо, получив какой-то невидимый и неслышимый сигнал из кабинета.
– Спасибо. – Оставив свой чемоданчик у двери, Пафнутьев шагнул к двери кабинета. И почувствовал, что волнуется. «Надо же, – пробормотал он про себя. – Ишь ты», – добавил он, и это невинное бормотание сняло напряжение.
Кабинет оказался небольшой, но добротный, отделанный деревом, с хорошими светлыми шторами, письменный стол был свободен от бумаг, что явно выдавало хозяина как человека конкретного, делового и даже как бы масштабного.
– Здравствуйте, Олег Иванович. – Пафнутьев вежливо остановился у двери.
– Здравствуйте. – Голос у Олега Ивановича был без улыбки, но доброжелательный. – Проходите. Садитесь. Как доехали?
– Прекрасно!
– Дух боевой?
– В порядке дух.
– Как Москва?
– Больше всего мне понравилось утро.
– Да, с этим вам повезло.
– Я вообще люблю хорошую погоду, – признался Пафнутьев.
– Я тоже, – улыбнулся наконец хозяин кабинета, поняв, что его гость слегка куражится. – Я рад, что вы приехали в добром здравии и с хорошим настроением.
– И меня это радует, – улыбнулся и Пафнутьев.
– Тогда вперед, – вздохнул Олег Иванович. – Суть дела вам известна?
– Приблизительно.
– Ну, что ж… – Олег Иванович придвинул к себе листок бумаги, вчитался в него, помолчал, отодвинул листок в сторону. – Я слышал о вас много хороших слов, видимо, они справедливы. К сожалению, не знаю ваших конкретных дел, но, наверно, они… На высоте, – с трудом подобрал нужные слова Олег Иванович. – Лубовский… Вы слышали эту фамилию?
– Да.
– Что вы о нем думаете?
– Ничего.
– Это хорошо. Это правильно. – Олег Иванович опять помолчал, глядя в залитое солнцем окно. – Это дело, как мне кажется, не столько уголовное, не столько криминальное, сколько…
– Политическое? – подсказал Пафнутьев.
– Совершенно верно. Хорошо, что вы это понимаете. У Лубовского высокие покровители.
– Мне кажется, что покровители у него не столько высокие, сколько запредельные.
– И опять согласен. А поскольку это так, то возникают определенные требования к вашей деятельности.
– Они всегда возникают.
– Да. – Олег Иванович замолчал, придвинул к себе лист бумаги и, не глядя, снова вернул его на край стола. – Вы легко подхватываете мои мысли, – заговорил он холодновато, и, может быть, только сейчас Пафнутьев понял, что сидящий перед ним человек не нуждается в подсказках. Более того, Пафнутьев понял, что перед ним непознанная холодная глыба с большой, но какой-то скованной властью. Что-то его сдерживает, что-то не позволяет поступать так, как он считает нужным. И, похоже, ему, Пафнутьеву, придется поступать так, как считает нужным этот человек, уж коли он сам лишен такой возможности. – Что-то подсказывает мне, что мы сработаемся.
Пафнутьев благоразумно промолчал.
– В вас есть непосредственность провинциала. При полном отсутствии почтительности. Вы сказали, что ничего не думаете о Лубовском. Но у вас есть о нем какое-то мнение?
– Вор.
– Правильно, – кивнул Олег Иванович. Это был пожилой усталый человек, но Пафнутьев не просто чувствовал, а даже, кажется, слышал, как неустанно и беспрерывно работает в нем какой-то мотор, может быть, не слишком мощный, но не останавливающийся. – До вас, Павел Николаевич, уже проделана определенная работа. Собрано десять томов. Достаточно содержательных. Работа результативная, но она, к сожалению, не закончена. Так что вы начинаете не с пустого места. Человек, который проделал эту работу, не смог ее завершить. Он немного отлучился.