Непонятно отчего, но «Ассоль» оказалось легко с французами – не то что с Димитрисом! – словно они были ее давними закадычными друзьями. Может, простота возникла оттого, что теплые отношения (она чувствовала это) царили между всей этой троицей? Или потому, что они были (в отличие от юного грека) примерно ее ровесниками? И никто из них (в отличие от надменного Зета) не мнил себя властителем мира и писаным красавцем?
* * *
Они просидели в кафе до пяти. За первой бутылочкой узы последовала вторая, потом – третья. Молочного цвета жидкость (каковой уза делалась, когда в нее добавляли лед) чудесным образом прочищала мозг, веселила и смывала огорчения. Плотной пищи в кондитерской не подавали, поэтому закусывали баклавой и пирожными. Хрупкая Мадлен налегала на сладкое больше всех.
И когда солнце уже садилось, а за столом началось настоящее братание, прозвучала фраза, которой новоявленная Ассоль интуитивно ждала.
– Поедем с нами путешествовать, – предложил ей симпатяга Жан-Пьер.
Мадлен откликнулась первая – ни тени неудовольствия не появилось на лице девушки:
– И правда! У нас есть лишняя, совершенно пустая каюта!
– Ты сама сказала, Ассоль, что живешь здесь чересчур долго! Неужели тебе не надоел этот остров?! Едем, едем, едем! – с энтузиазмом вскричал шкипер Жиль.
– Прямо сейчас! – поддержал Жан-Пьер. – По местам стоять, с якоря сниматься!!
Мысль сбежать с острова в компании с симпатичными французами оказалась вдруг настолько мила «Ассоли», что она ни секунды не стала ломаться:
– А что, я согласна!
– Решено! – воскликнул Жиль. – Мадлен, наша любимая маркитантка, давай: плати по счетам из нашей общей судовой кассы – и марш-марш на пристань!
– Господа! – попыталась дать задний ход русская. – Я боюсь показаться бес-такт-ной, но все мы сейчас немножко выпили…
– Чепуха! – отмахнулся Жан-Пьер. – В море дорожной полиции не бывает. В трубочку дышать никто не заставит.
– Не в том дело, – продолжила свою мысль девушка, – вы предс-ставьте себе другое: вы просыпаетесь завтра утром на своей яхте – и кого вы видите? Совершенно постороннего человека в лице меня! «Пфуф, – думаете вы, – да как она сюда попала? Да кто она такая? Не бросить ли нам ее за борт, на корм рыбам? Не вздернуть ли этого незаконно проникшего сюда зайца на рее?»
– Не бойся, – Мадлен, сидевшая рядом, обняла ее за плечи. – Наутро я всегда помню все, что происходило вечером. Я расскажу им, что мы, все трое, тебя радушно пригласили. У нас был конс-сенс-сус.
– Но в качестве кого вы берете меня на свою яхту?
– Хочешь – будешь матросом, – молвил Жиль.
– Хочешь – пассажиром, – дополнила француженка, – а хочешь – я уступлю тебе обязанности кока.
– Я не только это имею в виду, – шепнула «Ассоль» в ушко Мадлен, та кивнула (мол, понимаю), и тогда обе встали и отправились в туалет – посекретничать.
И Мадлен поведала ей: они, все трое (как ни странно сие звучит и как ни сложно было в это поверить!) – просто друзья.
– Да, я, конечно, попробовала, – как о само собой разумеющемся рассказала француженка, – переспать сначала с Жилем, а потом с Жан-Пьером, но, знаешь, не зацепило. Никого из нас. И мы решили остаться просто друзьями. По-моему, такая ситуация всех устраивает. Поэтому оба они свободны: что шкипер, что матрос. Дерзай, Ассоль! Да, кстати: они не гомики (хотя, может, тоже разик друг с другом побаловались) – а я не лесбиянка. Тут тебе бояться (или ловить) нечего.
– Что ж, спасибо за откровенность, – сказала русская.
Она начала стремительно трезветь. Ей требовалось срочно протрезветь.
– Значит, ты считаешь нормальным, если я поеду с вами?
– Почему нет?
– Хорошо. Но у меня здесь, на острове, есть еще одно маленькое дельце.
– Собрать вещи?
– Нет.
– Нет?
– Я путешествую налегке.
– Тогда что же?
– Надо кое с кем попрощаться.
– Может, лучше уйти по-английски?
– Нет, это было бы очень неудобно.
– Тогда не затягивай. Когда прощаешься – особенно навсегда! – не надо рассусоливать. Тут закон такой: чем быстрее – тем лучше, – промолвила мудрая (не по годам – выглядела она меньше, чем на тридцать) Мадлен.
* * *
Когда Димитрис увидел русскую, подходившую – во второй раз за день! – к его прокату, сердце его болезненно сжалось. Им овладело нехорошее предчувствие. Очень нехорошее.
Девушка выглядела решительной и – что странно – пьяноватой.
Юноша выскочил из здания офиса. Посетителей все равно не было – мертвый сезон, скоро контору вовсе закроют на зиму, – но сейчас в ней сидел бухгалтер, подбивал баланс. У дверей Димитрис столкнулся с возлюбленной нос к носу.
– Димитрис, – без обиняков сказала она, – мне надо уехать.
Внутри у него все оборвалось. Он не знал, что ответить.
– Ты очень мне помог, – продолжила она, – ты меня выручил, и я очень благодарна тебе. И еще: мне было с тобой хорошо. Но я… Я не могу сидеть на острове целую вечность. Прости. Как-нибудь еще свидимся.
Ее надо было остановить. Разубедить. Но как? И парень только прохныкал, как маленький мальчик:
– Пожалуйста… Пожалуйста, не уезжай…
– Я не могу… Не могу остаться… Я должна понять, кто я. И что со мной стряслось.
– Я не хочу тебя отпускать! – выкрикнул он.
– Я ничего не могу поделать, – сказала она тоном, не оставляющим никакой надежды.
И тогда – тогда он не нашел ничего лучшего, чем опуститься перед ней на колени, обхватить ее бедра руками и уткнуть свое лицо ей в лоно – словно он был маленьким мальчиком, от которого уезжала мама. Редкие прохожие – и бухгалтер через стеклянную витрину – с изумлением смотрели на разыгравшуюся сцену.
– Пожалуйста! – повторил молодой человек. – Пожалуйста, не уезжай! Я не смогу жить без тебя!
Девушка погрузила руки в его шевелюру и стала нежно перебирать волосы – в точности как сегодня ночью, когда он ласкал ее. Тогда ему казалось, что так будет продолжаться вечно, всегда.
– Нет, – проговорила она. – Я не останусь. Пожалуйста, не мучь меня.
И в этот миг Димитрис понял, что это – все, конец, они действительно расстаются, она уходит навсегда, и все бесполезно, и никакие слова ему не помогут, и вдруг почувствовал, как стало холодно и пусто на душе. Тогда он схватил ее за запястья, с силой отвел ее руки от собственной головы. Вскочил.
По лицу девушки текли слезы, и от нее пахло узой. Ему захотелось ударить ее. Но он сдержался и только бросил ледяным тоном: «Прощай!»
Развернулся и вбежал назад, в свою контору.
О боже! Она уходит! Сразу после их первой ночи! И это после всего, что он для нее сделал! Все они, эти женщины, – подлые, неблагодарные твари! Предательницы!
…А когда русская быстрым шагом спешила прочь от прокатной конторы – быстрее, на пирс, на яхту, в море, подальше от маленького, скучного острова, случилось кое-что еще.
Путь ей преградил ее вчерашний знакомец Зет. С насмешкой оглядел ее всю, повел носом, широко улыбнулся:
– О-о, да ты еще и алкоголичка?
– Пошел вон! – коротко выдохнула она.
– Тяжелый день? – продолжал издеваться он. – Устала от грязной посуды? Решила встряхнуться?
– Тебя это не касается.
Она попыталась его обойти, но коварная уза делала свое дело, ноги слегка дрожали, в глазах двоилось. Зет же нахально схватил ее за плечи, снисходительно произнес:
– Впрочем, я б тоже от такой работы запил. Пойдем. Налью тебе еще рюмочку. Ты ведь твердо решила напиться в дымину?
– Слушай, оставь меня в покое!
Ее уже тошнило – и от выпитого, но больше – от его пренебрежительного тона и издевательского взгляда зеленых глаз. И Димитрис, наверно, все видит, ведь она успела отойти всего метров на пятьдесят от прокатной конторы…
Говорить девушка не могла – из последних сил оттолкнула Зета и бросилась прочь. Споткнулась, едва не упала. Зеленоглазый красавчик насмешливо присвистнул ей вслед… А она, пошатываясь, побежала. И, конечно, не заметила, что Зет вовсе не отправился своей дорогой. А, отпустив ее метров на сто, следует за ней.
* * *
В шесть часов пополудни французская яхта снялась с якоря. Наступал вечер, судно не было оснащено радаром, поэтому до темноты они только и успели переплыть на соседний островок и бросить якорь в необитаемой бухте. Казалось, галлы очень спешили увезти русскую девушку с собой. Но зачем она им вдруг оказалась нужна?