Номер журналиста в гостинице «Октябрьская» помещался неподалеку от актрисулиного «люкса»; а окна по случаю теплой погоды репортер, не выносивший кондиционеров, держал открытыми. И вот однажды Диму разбудил натуральный мужской рев. Он стряхнул с себя остатки сна и сел в кровати. Глянул на свои никогда не снимаемые часы: четверть пятого – и солнце уже пробивается сквозь щелку гардин.
Мужской голос оказался басом Кряжина. По его тональности было очевидно, что актер пьян.
– Пр-р-роститутка! Шлюха! – орал Никола. – Твар-р-рь пр-р-родажная! Сменяла любовь на банку супа чечевичного!
– Пошел вон, кретин! – визжала в ответ Волочковская. – Я тебе ничего не должна! Алкоголик! Подонок!
Потом донесся шум борьбы. И снова голос актрисы – теперь она говорила тихо и убежденно:
– Только попробуй! Только ударь! Ты у меня и с картины вылетишь, и из театра! Я тебе устрою, обещаю!
Последовал бессильный стук, будто что-то выпало из разжавшихся рук на пол, и дальше послышался голос Кряжина, уже на октаву тише:
– Карьеру делаешь, стерва кудрявая? Думаешь, теперь сволочь похотливая будет тебя во всех своих кино снимать? Так вот, знай: этому не бывать. Уж я позабочусь.
– Ты? – насмешливо проговорила Волочковская. – Да ты о самом себе-то не можешь позаботиться!
– Вот увидишь, – тихо, но убежденно отвечал актер, и голос его в тот момент даже не показался Полуянову пьяным. – Вы все увидите…
Тогда, прямо ночью, непосредственно после услышанного разговора, журналист записал перепалку звезд в блокнот по горячим следам, слово в слово. Нет, не для того, чтобы публиковать: журналистская этика есть журналистская этика, Дима никогда не опустится до того, чтобы печатать подслушанное, подсмотренное. Записал просто по привычке: а вдруг когда-нибудь понадобится.
* * *
Сейчас, в холодном тамбуре «Северного экспресса», Дима вспомнил ту ночную ссору в «Октябрьской». «Надо достать блокнот да перечитать, что я там про них накалякал», – подумал он.
А актриса, рассматривая, словно видит впервые, испачканный кровью нож, с усталым ужасом бормотала:
– Это он… он мне подложил… Теперь я точно знаю: он, Николай, и Вадюшу убил, и меня – меня! – подставляет…
– Ты должна мне все рассказать, – внушительно молвил Полуянов, переходя на «ты». – Буквально все, и очень подробно о том, что случилось в вашем купе сегодня ночью.
– Я поняла! – вдруг вскрикнула Волочковская. – Поняла, зачем у меня появился нож! На нем ведь теперь мои отпечатки пальцев, да? Мерзавец, он специально так сделал! О, прошу, Дима, помоги мне! Мне ведь никто не поверит! Никакая милиция! Умоляю: помоги мне выпутаться!
– Для этого ты должна поведать мне все, – терпеливо повторил журналист.
– Я увидела его… его тело… Бросилась, к нему, обняла, стала кричать: «Вадюша, Вадюша!..» Он не откликался. Я вся кровью перепачкалась. И пульса не было. Я вскочила, закричала. К двери бросилась. Дергаю – а она не открывается. Опять рвусь – а ее как заклинило, только щелочка. Дергаю, дергаю…
На глазах у Волочковской показались слезы. Полуянов прикурил еще одну сигарету и сунул ей в рот.
– Да, спасибо, – машинально поблагодарила актриса. Нервно затянулась, продолжила: – В общем, я не сразу сообразила, что я в вагоне, что дверь в сторону открывается. Потом открыла ее и в коридор бросилась, всех будить!..
Волочковскую начала бить дрожь – то ли от происшедшего, то ли от прохлады ночного тамбура.
«Допрос по горячим следам, – промелькнуло у Димы. – И впрямь, как было бы хорошо, если бы я сам это убийство сумел раскрыть. Какие газета даст заголовки! Например: «Репортер вычисляет убийцу!» Такого ни в моей карьере, ни в истории отечественной журналистики точно еще не было!»
– Ольга, – мягко поинтересовался Полуянов, – а когда ты в ванную комнату уходила, дверь в купе была изнутри заперта?
Вопрос довольно долго доходил до девушки, а потом она наконец прошептала:
– Н-не знаю… Я ее не закрывала… Может, Вадюша? Но как… если она была закрыта, то тогда… – глаза Ольги округлились, – как же тогда убийца в купе вошел? – Она повысила голос, в нем прозвучали одновременно и обида, и угроза, и призыв к жалости (все-таки Волочковская была хорошей актрисой): – Ты меня не подлавливай! Зачем ты меня подлавливаешь, Дима!?
– Спокойно, Оленька, спокойно. Совершенно я тебя не ловлю.
В тамбур застучали – с той стороны, где вагонная сцепка. «Мягкий люкс» шел первым номером, сразу за локомотивом (все равно трясло почему-то нещадно). Дверь в другие вагоны была перекрыта. Так распорядился сразу после посадки Прокопенко. Проводница, которой главный режиссер почти мгновенно сумел внушить священный ужас, немедленно выполнила его указание, и даже лично пришла к Вадиму Дмитриевичу, доложила об исполнении. Итак, тамбурные двери, похоже, всю ночь были закрыты – и сейчас в них кто-то стучал: уверенно так стучал, по-хозяйски.
Дима глянул через стекло: двое мужиков в форме. Пригляделся – милиционеры. Открыл – на него шагнули двое чинов. Один – лейтенант, другой – сержант, кажется. Лейтенант совсем юный, белобрысый, с пушком вместо усов. От обоих слегка несет перегарчиком, воротнички расстегнуты. Волочковская боязливо дернулась, повернулась вся лицом к окну, спиной к ментам, чуть не вжалась бурно дышащей грудью в стекло.
– У вас здесь убийство? – мутно дыша, спросил Диму сержант.
– Третье купе. Проходите, пожалуйста, – с изысканной вежливостью отвечал Полуянов: с родной милицией, особенно малого звания, – только так.
– А вы кто будете? – обшаривая Диму глазами, бесцеремонно молвил мальчишка лейтенантик.
Развязность его почему-то журналиста взорвала – обычно он дольше держался, когда его провоцировали, но наполовину бессонная ночь, лежащее на полке мертвое тело Прокопенко, истерики актрисули – все это, как оказалось, измочалило его нервы. С еле сдерживаемой злобой, ледяным тоном, глядя менту прямо в переносье, он проговорил:
– Я буду – и есть! – специальным корреспондентом газеты «Молодежные вести» Дмитрием Сергеевичем Полуяновым. И я как раз о милиции часто пишу, поэтому генерал-лейтенант Васильев с Житной (он в кадрах служит) меня очень даже хорошо знает.
Насчет того, что о милиции часто пишет, конечно, Полуянов туфту гнал, а вот генерал Васильев из центрального аппарата МВД – очень даже реальная фигура, весомая, грубая, зримая, и к журналисту он, генерал (по непонятным причинам), даже благоволил.
– Еще вопросы имеются? – почти нахально добавил репортер.
Второй мент чуть заметно тронул первого за плечо: пошли, не связывайся. Первый – не такой уж простачок – однако, заметил на прощание, с очевидной ноткой угрозы в голосе:
– Будут у нас к вам вопросы, товарищ журналист, обязательно будут.
Усмехнулся, развернулся – и парочка потопала дальше внутрь «вагона повышенной комфортности». Но Дима-то не только амбиции свои тешил, гордыне потакал, сколько прикрывал от взора правоохранителей Ольгу – с орудием убийства в кармане ее халата. Теперь он погладил девушку по плечу. Оно заметно тряслось. Волочковская плакала, прижавшись лбом к мутному окну.
– Ну-ну, хватит… – приобнял актрису журналист. – Они уже ушли.
Девушка развернулась к нему с перекошенным от слез и ужаса лицом и сквозь всхплипы проговорила:
– Они меня будут допрашивать, да?
– Нас всех будут допрашивать, – с легкомысленной улыбкой заметил Полуянов. – Но, думаю, совсем не эти хлопцы. И не сейчас.
– Да? – просияла Ольга.
Глава вторая
Дима уговорил Волочковскую вернуться в купе. Снять испачканный халат, прилечь и ни с кем не разговаривать. Лучше принять валерьянки или снотворного. И нож окровавленный убедил ему отдать. Пока поезд в пути, рядовые мильтоны, явившиеся в вагон, обыскивать кинематографистов вряд ли станут. Журналист и сам в том был почти уверен, и, главное, актрису убедил. А в своем купе Полуянов засунет орудие убийства в полиэтиленовый пакет и припрячет в собственной сумке среди вещей.