Осназовец был настолько типичный, что в своей обыденности являл несомненный колорит. Невысокий, крепкий, очень подвижный, будто отлитый из живого металла. Физиономия — самая простецкая: блеклые волосы, какие-то бесцветные глаза, многократно ломанный нос и оттоптанные борцовским ковром уши. Общая потертость, заметная лысина и неуставная бородка однозначно указывали на изрядный для лейтенанта возраст.
«Засиделся ты, брат, — подумал я. — За тридцатник, а все лейтенант!»
Лейтенант он был, похоже, из категории вечных. Таким «псам войны» в древних лейб-гвардиях присваивали разные невозможные звания, вроде «обер-штабс-вахмистров» — и выслугу не обидеть, и до верхов не допустить.
Познакомились и с остальными.
Язвительный пилот Павел Кутайсов, высокий здоровяк Артем Ревенко. Обладатель «горшка и бороды» — Клим Настасьин — естественно, с Большого Мурома. Четвертый пилот носил примечательную фамилию: Разуваев.
Муромское происхождение Клима выяснилось почти моментально, хоть он и не говорил, дескать, «я оттуда-то». Когда Иванов закончил нас пугать и вводить в курс дела, мы всем скопом пошли принимать матчасть, и бородач предложил развлечься анекдотом.
— Исповедуют друг друга два архимандрита в монастырском алтаре. Один другому и говорит: «Грешен, брате! Зол я и нетерпим. Вот и вчера на отце келаре сорвался». «Псалтирь читаешь?» — «Читаю». «И как?» — спрашивает второй, разумея, внимательно ли читает. Первый же ему: «Оч-ч-чень остроумно!»
Сантуш потом долго не мог понять, что же тут смешного. Я тоже.
Такой историей мог угостить или муромчанин, или семинарист. Семинаристов на флот не призывают, так что выбор невелик. Ретроэволюция искривила муромчанам мозги в сторону древнеславянскую в весьма странном, лубочном варианте — отсюда и речь, и манеры, и другие колоритные странности.
Знакомиться с матчастью нам выпало на собственном взлетном поле сектора.
Лично для меня знакомство оказалось неожиданным и легким. Неожиданным, потому что для обеспечения работы ЭОН на Грозный пригнали авианосец «Дзуйхо» — старое учебное корыто, на котором я начинал еще в Академии. Легким — по той же причине. Сколько кадетского пота во время оно было пролито на его заслуженную палубу!
В общем, здравствуй, «Дзуйхо»! Не виделись меньше года, а ощущения, как от призрака из прошлой жизни!
Жизнь потому что очень насыщенная.
Мы уходили на первое задание. ЭОН по плану начинала экстренную боевую учебу. Я знаю, что означает этот корректный эвфемизм. Он обещает жуткую пахоту по двадцать пять часов ежедневно. Эскадрилья наша, конечно, в кавычках — всего шесть пилотов. Зная товарищей начальников, уверен, что народ они подобрали сплошь бывалый и опытный. Но все же, кроме нас с Комачо — никто друг друга в глаза не видел, что уж говорить о совместной боевой работе! Эскадрилью нужно было срочно слётывать, так как нам гарантировали массированное веселье в самом скором времени.
Каким конкретно способом и где именно будем развлекаться, нам не объяснили. В конце инструктажа, когда товарищ Иванов разрешил задавать вопросы в «любом количестве, но не больше трех», данный интерес он мастерски игнорировал.
— Локализация и специфика летных заданий в настоящий момент находится на этапе доуточнения. Еще будут вопросы? Если нет, прошу незамедлительно проследовать на летное поле сектора и заняться получением матчасти. Вас ждет легкий авианосец «Дзуйхо», временно переданный в мое… наше распоряжение.
Наш старенький самурай стоял на бетонке — не нашлось ему места в подземных капонирах. Начавшийся снегопад (в районе Новогеоргиевска зимой бывает мокрый снег, хотя вот и джунгли вроде бы совсем под боком: чего хотеть от планеты с названием Грозный!) выбелил его чело, так что на вид корабль стал седым и совсем дряхлым.
Когда мы — семеро смелых — шестерка пилотов во главе с капитаном Александрой, шли сквозь размеренную космодромную суету, пелена снегопада в стороне от «Дзуйхо» пришла в движение. К небу устремились могучие шлюзовые створки, и предвечерний сумрак загустел черной тенью.
Она вздымалась все выше, рождая тектоническую вибрацию. Наконец, наружу выплеснулось пламя и могучий рев, которые подняли тень выше, еще выше и еще. И вот над головами поплыло, потянулось бесконечное бронированное брюхо, выкрасившее вечерний снег светом дюз и габаритных огней.
«Дзуйхо» совершенно потерялся на фоне собрата по небесной тверди, а мы дружно ухватились за головные уборы, которые рвал ураганный стартовый ветер.
— Во дают! — восторженно закричал Ревенко. — Авианосец «Слава»! Силища!
— Красота неземная, — широко улыбнулся Кутайсов. — Но, говорят, его еще с полгода доводить будут.
— То есть он еще не в боевом составе флота? — полюбопытствовал я.
— Нет.
— Они тут совсем с ума посходили! — злилась Саша. — Взлетает авианосец, а где тревожный ревун, световая сигнализация, где предупреждение?! Угробят же кого-нибудь!
— Ой! Будьте проще, товарищ капитан, это же Грозный, я вас умоляю! — отозвался Разуваев и лихо сплюнул сквозь зубы, взяв сигарету на отмах.
Сеня Разуваев родом с Екатерины, но является потомственным одесситом, поэтому Привоз рвется из него через букву и через каждый жест. «Хрозный», «Буте прошэ» и так далее.
Что интересно, Сеня никогда не был в Одессе, в отличие от меня, который провел там немало упоительных дней, но выражается и жестикулирует — чисто Беня Крик, залюбуешься. Ой, наверное, непросто ему было на флоте с таким шарнирным устройством психики! Не любят у нас расхристышей, будь ты сто раз профессионал! Ничего удивительного, что дорожка Сени вырулила в ЭОН — са-а-амое ему место.