Около 10 часов утра царь звонит начальнику штаба и, несмотря на отчаянные протесты Янушкевича и заявления, что приказ уже отдан, предлагает ему его задержать, заменив приказом о частичной мобилизации.
Но Генеральный штаб, хотя и потерпел поражение, не был разбит. На следующее утро, чтобы вернуть свои позиции, штаб выставил новые тяжеловесные аргументы. Во-первых, делаются попытки приблизиться к царю, но царь, стараясь избежать давления, отказывается принять военного министра. Тогда Янушкевич добивается свидания с Сазоновым и убеждает его, что дальнейшее промедление с общей мобилизацией сломает организацию армии и отразится на безопасности России. Затем он утверждает, что частичная мобилизация создаст во Франции впечатление, что, когда грянет война, Россия не будет в состоянии помочь ей выдержать натиск Германии. Наконец, Сазонов, уже убедившийся в неизбежности войны, соглашается посетить царя этим же вечером. Царь, бледный и озабоченный, поддается успокаивающим заверениям Сазонова, что во всяком случае совесть его будет чиста, и соглашается на опубликование приказа об общей мобилизации. Сазонов, передавая Янушкевичу приказ по телефону, советует ему «исчезнуть на остаток дня» с целью предупредить возможные колебания царя.
Сазонов вначале пытается сохранить общую мобилизацию в секрете, не объявляя о ней ничего, но наталкивается при этом на технические трудности, и указ обнародуется утром следующего дня – 31 июля. В тот же день, но на несколько часов позже, отдается австрийский приказ об общей мобилизации. С этого момента «государственные мужи» еще продолжали посылать телеграммы (которые являлись уже ненужной порчей бумаги), но всем уже всецело завладела военная машина.
Именно 30 июля дело обстояло так не только в России. В 2 часа дня Мольтке, начальник германского Генерального штаба, послал сообщение австрийскому Генеральному штабу через австрийского военного атташе, указывая, что подготовительные меры России к войне
«выльются в casus foederis для Германии. Отклоните новые шаги Великобритании в интересах мира. Европейская война является последним шансом спасти Австро-Венгрию. Германия готова оказать Австрии неограниченную поддержку».
Затем он послал телеграмму непосредственно Конраду следующего содержания:
«Немедленно мобилизуйтесь против России. Германия будет мобилизоваться. Убедите Италию исполнить свой долг союзника, предложив компенсацию».
Так Мольтке нейтрализовал малоубедительную телеграмму Бетман-Гольвега. Военные и гражданские руководители Австрии не нуждались в понукании. Им достаточно было уверенности в поддержке Германии. Они не намеревались пойти ни на какие предложения о посредничестве, если это грозило отказом Германии в поддержке Австрии. А «Германия» означало теперь – Генеральный штаб!
Как только до Берлина дошло известие о русском приказе, тотчас было объявлено «положение угрожающей военной опасности», которое являлось первым шагом на пути к мобилизации – искусный и простой военный трюк, чтобы «быть первым», не раскрывая своих карт.
В то же время были посланы ультиматумы в Петербург и Париж. Ультиматум России требовал, чтобы она «приостановила военные приготовления, угрожающие Австрии и Германии, не позднее истечения двенадцати часов» и «определенным образом заверила нас в этом». Сазонов в ответ сказал, что технически невозможно остановить мобилизацию – но, пока переговоры продолжаются, Россия не собирается нападать. Царь подкрепил это заверение следующей телеграммой кайзеру:
«Понимаю, что ты должен мобилизовать свои войска, но желаю иметь с твоей стороны такие же гарантии, какие я дал тебе, т. е. что эти военные приготовления не означают войны и что мы будем продолжать переговоры».
Но германское правительство, не ожидая ответа на свой ультиматум, отправило своему посланнику в Петербург официальный текст объявления войны России. Посланник передал это объявление русскому правительству вечером 1 августа немедленно по истечении срока ультиматума. Почти сейчас же началась германская мобилизация.
И вдруг случайное донесение генерала фон Хелиуса из Петербурга: «Народ мобилизовался здесь из страха перед грядущими событиями без всяких агрессивных намерений, и теперь испуган результатом своих действий». Кайзер сделал пометку на телеграмме: «Правильно!».
Но если кайзер теперь был тоже испуган и склонен на уступки, он не мог больше остановить своей военной машины, даже если бы он и хотел этого. Мольтке настойчиво держался той точки зрения, что «необычайно благоприятную обстановку надо использовать для удара», указывая, что «военное положение Франции более чем затруднительно», что «Россия, безусловно, не уверена в победе» и что «время года благоприятствует завязке кампании».
«Скоропалительность» суждений русского Генерального штаба может быть по крайней мере объяснена «нервами» – но едва ли то же оправдание может быть применено по отношению к Мольтке.
Если искать в это время главных персональных виновников завязавшейся войны, то ответственность, безусловно, должна пасть на трех человек: Берхтольда, Конрада и Мольтке. Но Мольтке в сущности представлял собою акционерное общество – германский Большой Генеральный штаб.
Но если действия этих людей и были обдуманы и преднамерены, то все же в основе их действий лежал страх, а не просто военный задор: страх в австро-венгерском Генеральном штабе – перед увеличением сербской армии, если Сербия в итоге балканской войны территориально расширится; страх в германском Генеральном штабе – при виде того, как русская армия неожиданно быстро оправляется под руководством Сухомлинова от ее болезни 1905 года.
Прибегая к тактике игры «перетягивания каната», Мольтке втянул в войну Австрию, чтобы броситься самому ей на помощь и затем в свою очередь быть уверенным в ее помощи.
Германский ультиматум Франции требовал ответа на вопрос: будет ли Франция сохранять нейтралитет в «русско-германской войне». На ответ было дано 18 часов, причем в ультиматуме была добавлена угроза: «Мобилизация неминуемо будет означать войну». В случае если Франция согласится сохранять нейтралитет, германскому послу было указано предъявить ей совершенно неприемлемое требование, а именно – чтобы Франция в виде залога передала Германии крепости Верден и Туль. Дело в том, что планы Мольтке были разработаны для войны на два фронта, и они были бы опрокинуты, если бы фактически пришлось вести войну на один фронт. Могло ли военное безумие идти дальше?..
Германский посол запросил ответ 1 августа, и ему просто было передано, что «Франция будет действовать так, как того требуют ее интересы». В этот же вечер был отдан приказ о французской мобилизации. Но в республиканской Франции гражданское правительство стояло над Генеральным штабом, причем по требованию правительства еще 30 июля пограничные силы были оттянуты назад, вглубь страны на 10 км, – как мирный жест и мера предосторожности, чтобы пограничная перестрелка не послужила предлогом для объявления войны. Хотя с военной точки зрения это и являлось некоторой помехой, но политическую мудрость такого отвода войск подтверждает тот факт, что германские дозоры перешли французскую границу 30 июля – и вновь, с официального одобрения свыше, перешли ее 31-го. Поэтому когда 3 августа Германия объявила Франции войну, она могла прибегнуть к единственному конкретному объяснению своих действий тем, что французский летчик якобы «сбросил бомбы на железную дорогу у Карлсруэ и в Нюренберге» – слух, который был опровергнут в прессе самой Германии еще до объявления войны.