Однажды разведчики наткнулись на большой нормандский замок Мотвиль, принадлежащий графу Жермини. Еще ни один солдат не переступал его порог, но он был совершенно необитаем. Цветочные клумбы недавно политы, из открытой двери церкви льется свет. В десятках комнат для гостей мы обнаружили застеленные постели, кладовые были полны шампанского «Редерер», в гостиных лежали свежие номера «Таймс» и «Ревю де де монд». Надев после ванны свежее белье (одолженное мной у одного из офицеров, так как мое пропало вместе с подорвавшимся на мине транспортером), я погрузился в долгий и глубокий сон. На следующее утро я завтракал в одиночестве, наблюдая простиравшиеся вдаль луга. Словно избалованный гость, я засиделся с сигаретой за каким-то чтивом так, будто впереди у меня был долгий тихий день в деревне.
Иллюзия разрушилась, как только я дошел до гостиной. Меня ожидало множество офицеров: слева стояли пленные французы, справа – немецкие командиры и адъютанты, жаждущие переговорить со мной.
Моя бригада вела наступление вниз по течению Сены к Гавру, чтобы помешать окруженным войскам противника прорваться через реку в южном направлении. Управление боевыми действиями осложнялось тем, что наши войска продвигались сразу с нескольких направлений. В Сен-Ромене имели место небольшие бои с незначительными потерями. В нашем тылу в руках противника все еще оставалась деревня Больбек. Дорога была довольно опасной: слева – река, справа – крутые обрывы, поэтому колонна не могла защищать свои фланги.
В тот вечер, когда мы обедали в ресторане в Сен-Ромене, за соседними столиками сидели беженцы. Мы обезопасили себя со всех сторон и выбрали для постоя больницу, сестра-хозяйка которой выразила мне наутро признательность за то, что ее худшие опасения не оправдались.
Затем бригада продолжила наступление к Гавру, в который мы должны были войти, по возможности, «без тяжелых потерь». Поскольку никакого сопротивления мы больше не встречали, а все прорвавшиеся части были уже за Сеной, нашей бригаде оставалось только убирать мины на дорогах. К девяти часам утра мы вошли в город, последние англичане бежали прямо перед нашим приходом. Я устроил свой командный пункт в мэрии, сам мэр скрылся, но его кабинет сохранил атмосферу роскоши: везде цветы, мебель в силе Людовика XVI.
Для нас начался период большой тревоги и беспокойства. Ответственность тяжелым грузом легла на мои плечи, царила гнетущая атмосфера неопределенности. Горели топливные резервуары, содержавшие огромные запасы Франции, и ликвидировать пожары только своими силами мы не могли. В городе продолжалось мародерство. Водоснабжение находилось под угрозой. Сотни английских грузовиков, вышедших из строя в последний момент перед уходом британцев, перегородили улицы. Количество захваченного продовольствия не поддавалось учету. На первом этаже городской ратуши лежали пленные. Мое жилье в неповрежденном особняке, стоящем на возвышенном месте, было чрезвычайно комфортабельным, в пышном буржуазном стиле, богатым и даже надменным в своей роскоши. За обедом к нам присоединялся итальянский консул. Он скрывался до прихода наших войск и лишился своего дома.
По ночам покоя не было. Время от времени я смотрел из окна на отблески от горящих нефтехранилищ на обширной морской глади. Это продолжалось много дней.
Район порта подвергался бомбардировкам. Нашим зенитным установкам потребовалось длительное время, чтобы уничтожить аэростаты заграждения, оставленные противником. Попутно надо было готовиться к дальнейшему преследованию. Бригаде надлежало переправиться через Сену и наступать по направлению к побережью. Однако в этом месте река была слишком широкая, чтобы сделать это с помощью имеющихся плавсредств. Настоящим испытанием для моих нервов была ответственность за жизнь в городе, спасение продовольственных запасов, поддержание мира и порядка, обеспечение сил, необходимых для дальнейшего наступления.
Когда я отдавал последние распоряжения перед отъездом, в моем кабинете произошло следующее. Заместитель мэра, пожилой седовласый господин, оказывал мне все эти трудные дни и ночи неоценимую помощь. В момент нашего отъезда он выглядел взволнованным и в присутствии городских советников, запинаясь, сказал: «Я не уверен, полковник, позволяет ли мне мое нынешнее положение произносить слова благодарности, но я очень хочу сделать это, так как в это страшное время я чувствовал, что вы стремились помочь нашему несчастному городу». Бригада вновь двинулась по берегу Сены, проведя несколько вечерних часов в Экюа, где останавливалась во время наступления накануне вечером. В темноте мы прошли по заново отстроенному мосту через Сену в Лез-Андели. На следующее утро, когда все наши части перешли на противоположный берег, штаб въехал в роскошный особняк, который уже был «разграблен». Я отдал последние приказания и от усталости с трудом держался на ногах. Адъютант чуть ли не спал на ходу. Часть утра прошла в освежающем сне – на хороших кроватях с чистым бельем. В полдень мы перебрались из Эльбеф в Вимутье, ни разу не столкнувшись с противником.
Местность становилась все беднее. Не встречались большие замки, как в Нормандии. В Вимутье наш штаб расположился в очень симпатичном особняке. Во время обеда в ресторане офицеры держались так, будто находились на маневрах, хотя противник стоял всего в десяти километрах от нас. Официантка была одета в черное шелковое платье с белым фартуком. Однако, когда принесли забрызганную кровью полевую сумку французского офицера, убитого нашим дозором на подступах к городу, идиллия нарушилась.
ВОЙНА ПЕРЕРОЖДАЕТСЯ
Из Вимутье нашу бригаду отправили на запад в направлении к Конде, где ей предстояло овладеть переправами через реку Орн. Южнее дороги, по которой она двигалась, вся территория вроде бы была занята нашими войсками. До Фалеза все шло нормально. На рыночной площади этого города возникали ситуации, которые можно было наблюдать только во время войн XVIII столетия. Туда все прибывали и прибывали пленные. Они мало чем напоминали регулярные войска. Один солдат протестовал против своего пленения, утверждая, что его, отца четверых детей, призвали в армию незаконно.
Шедший в авангарде батальон встретил на Орне сопротивление, было несколько убитых. Здесь, как и везде, мы встречались с противодействием только на дорогах. Привлекли артиллерию, но так как бригада имела в своем распоряжении только 100-миллиметровые пушки и 150-миллиметровые гаубицы, были сомнения, есть ли смысл их использовать. Повсюду местные жители стояли у дверей своих домов, словно война уже закончилась. Один батальон был направлен за Орн дальше к северу, и его бросок был отмечен рождением тех самых широко известных сводок: «Батальон посредством мощных атак захватил две тысячи пленных, не понеся никаких потерь!»
Некоторые наши солдаты по собственной инициативе приблизились к противникам, размахивавшим белым флагом, что привело к неположенным переговорам со сторожевым охранением. Несколько французских офицеров, обсуждавших под белым флагом условия сдачи с рядовыми моей бригады, были объявлены пленными, и они запротестовали. Вслед за этим эпизодом вновь разгорелся бой к востоку от Конде, приведший к новым потерям.
Вечером постоянно требовалось мое присутствие на передовой. Командир французской бригады желал вести переговоры только с офицером в одном с ним чине. Из-за сегодняшнего случая он отказался прийти к нам, но хотел, чтобы я встретился с ним. В конце концов мы оба в сопровождении наших адъютантов вышли с постов охранения, медленно и нерешительно двинулись навстречу друг другу и встретились на середине ничейной полосы.