Лайла вышла. Слышно было, как она спустилась по лестнице. Мы с Сарой пошли в холл. Со стены на веревке свисал заржавленный кофейник.
– Ой, мамочки, – сказала вдруг Сара, – мамочки!
– Что такое?
– Я вспомнила, что видела фотографию этого дома. Только сейчас вспомнила! То-то, думаю, мне все знакомым кажется!
– И что же это за дом?
– Один из тех, где кого-то Чарльз Мэнсон укокошил!
– Ты уверена?
– Да, да!
– Надо сматываться…
Мы стали спускаться по лестнице. Внизу нас поджидала вся компания: Лайла, Дарлин и Двойной Квартет.
– Ну, – спросила Лайла, – что скажете?
– У меня есть ваш телефон, – ответил я, – созвонимся.
– Если вы творческие люди, – вставила Дарлин, – мы сбавим цену. Мы любим творческих людей. Вы творческие?
– Нет, – ответил я. – По крайней мере, я – нет.
– Я могу вам показать кое-что еще, – сказала Лайла.
– На сегодня хватит, – ответила Сара. – Надо передохнуть.
Нам пришлось пройти мимо каждого из них, и покуда мы прощались, Двойной Квартет все улыбался, улыбался…
Район Марина-дель-Рей переживал не лучшие времена. Для верности Джон Пинчот пользовался, передвигаясь в этих местах, зеленым «понтиаком» 1968 года, а Франсуа Расин – коричневым «фордом» 1958-го. А иной раз они не брезговали и мотоциклом – на этот случай у них имелась пара «кавасаки» – 750– и 1000-кубовый.
Однажды за руль «форда»-ветерана сел Веннер Зергог, он забыл залить в радиатор воды, и мотор заглох навеки.
– Что поделаешь – гений, – сказал мне Джон. – Не от мира сего.
Когда Франсуа Расин слинял во Францию, Джон продал «форд».
И вот наступил день, когда он позвонил мне.
– Мне приходится съезжать. Тут затевают строить отель или еще что-то в этом роде. Черт, ума не приложу, куда деваться. Мне нельзя уезжать из города, надо подзаняться твоим сценарием. Как, кстати, он продвигается?
– Помаленьку.
– У меня наклевывается неплохая сделка. А если не выгорит, есть на примете один парень в Канаде. Только вот этот чертов переезд. Уже бульдозеры подогнали.
– Слушай, Джон, располагайся у меня. У нас есть наверху лишняя спальня.
– Ты серьезно?
– Вполне.
– Я в доме не засиживаюсь. Ты меня и видеть не будешь.
– Ты «понтиак» еще не сбагрил?
– Нет.
– Ну загружайся и давай сюда.
Я спустился вниз и сообщил Саре новость.
– У нас тут Джон немного поживет.
– Какой?
– Джон Пинчот. Его хижину стирают с лица земли. Бульдозерами. Пускай у нас перекантуется.
– Хэнк, ты же ни с кем не уживаешься. В момент взбеленишься.
– Ненадолго ведь.
– Ты будешь наверху на машинке стучать, а я тут внизу за все отдуваться.
– Устроимся как-нибудь. Не забывай, что Джон выплатил мне аванс за сценарий.
– Ну, Бог в помощь, – сказала она, повернулась и ушла в кухню.
Первые два вечера прошли сносно: мы с Джоном и Сарой пили и болтали. Джон травил байки, все больше про то, как трудно ладить с актерами и к каким ухищрениям приходится прибегать, чтобы они худо-бедно справились с ролью. Например, один парень в разгар съемок отказался произносить текст. Все делал как полагалось, но молчал как удавленный, требовал, чтобы какой-то там эпизод сняли по его причуде. А съемки шли где-то у черта на куличках, в джунглях, деньги кончались и времени оставалось в обрез. И тогда Джон ему говорит: «Черт с тобой, будь по-твоему». И сняли эпизод, как он хотел, и звук записали. Только пленку в аппарат не зарядили. И все дела.
Во второй вечер вино текло рекой. У меня тоже язык развязался, и я пересказывал свои старые истории. Когда перевалило за полночь, Джон сказал:
– Гизелла влюбилась в одного режиссера, а у него всего одно яйцо…
Гизелла – парижская подружка Джона.
– Шаль, – сказал я.
– Теперь еще хуже стало. Второе тоже отказало. Рак. Гизелла в отчаянии.
– Да, невезуха.
– Еще бы. Я утешал ее как мог. Пишу, звоню. И прямо в разгар съемок.
(Неприятности всегда случаются в разгар съемок.) Гизелла – знаменитая французская актриса. Они с Джоном делили кров в Париже.
Мы с Сарой попытались его успокоить. Он взял сигару, обрезал кончик, лизнул, зажег, сделал затяжку и выпустил клуб ароматного дыма.
– Знаешь, Хэнк, я всегда знал, что ты напишешь для меня сценарий. Интуиция подсказывала. Причем я давно это знал. И давно начал искать деньги.
– Еще неизвестно, что у меня получится.
– Известно. Я читал все твои вещи.
– Мало ли что было. В писательском ремесле больше «бывших», чем в любом другом.
– К тебе это не относится.
– Я согласна с ним, Хэнк, – сказала Сара. – Ты настоящий ас. Зубы съел на этом деле.
– Но сценарий! Это все равно что с роликовых коньков встать на настоящие. И сразу выйти на лед.
– У тебя получится. Я был уверен в этом еще в России.
– В России?
– Да, прежде чем мы познакомились, я ездил в Россию искать деньги под этот проект.
– О котором я ни ухом ни рылом…
– Вот именно. Об этом знал только я. Из достоверных источников мне стало известно, что в России есть одна дама, у которой на счету в швейцарском банке восемьдесят миллионов.
– Похоже на дешевый телевизионный триллер.
– Похоже. Но я навел справки. У меня надежные каналы проверки. Но об этом я распространяться не стану.
– Нам это ни к чему, – сказала Сара.
– В общем, я раздобыл ее адрес. И начал плести интригу. Стал писать ей письма.
– И что – вкладывал в конверты свое фото в голом виде?
– Не сразу. Поначалу письма носили формальный характер. Я писал, что случайно наткнулся на ее адрес: он был нацарапан на клочке бумаги в коробке из-под обуви, которую я нашел в одном парижском доме. Я высказал предположение, что это перст судьбы. Вы не представляете, сколько потов с меня сошло, пока я сочинял всю эту муру!
– И все ради того, чтобы снять фильм?
– О, ради этого я и не на такое готов!
– Даже на убийство?
– Фу, что за вопрос! Итак, я слал ей письмо за письмом, и мало-помалу они превращались в любовные.
– Я и не подозревала, что ты знаешь русский, – сказала Сара.
– Я писал по-французски. У дамы был переводчик. Она отвечала мне по-русски, а мне переводили на французский.
– Нет, это не годится даже для телевидения.
– Не спорю. Но меня сверлила мысль о ее миллионах, и оттого письма делались нежнее и нежнее. До крайности.
– Выпей-ка, – сказал я, наливая ему в стакан.
– И вот наконец она приглашает меня в гости. Я нежданно-негаданно оказываюсь в снегах России.
– В снегах России, значит…
– Я снял номер, который КГБ наверняка нашпиговал «жучками». В том числе туалет. Им было слыхать, как мои какашки шлепаются на дно унитаза.
– Так и слышу этот звук.
– Не перебивай, слушайте дальше. Договариваюсь о свидании с дамой. Еду к ней. Стучу. Дверь открывается – на пороге прелестное создание. В жизни не видел такой красоты!
– Джон, умоляю…
– Увы, то была не моя корреспондентка, а переводчица.
– Джон, – спросила Сара, – признайся, сколько ты выпил до нас?
– Нисколько! Ни грамма! И говорю вам как на духу! Чистую правду! Ну вот, значит, вхожу в комнату, а там сидит старая карга, вся в черном, без зубов. Зато в бородавках. Подхожу, кланяюсь. Беру ее руку, закрываю глаза и целую. Переводчица садится в кресло, наблюдает. Я к ней поворачиваюсь и говорю: «Мне хотелось бы поговорить с вами наедине». Она что-то говорит старухе. Та смотрит на меня и что-то отвечает. Девушка переводит: «Метра сказала, что хочет побыть с вами вдвоем. Но в церкви. Метра очень набожная».
«Я влюблен в вас», – говорю я девушке. Они опять переговариваются, девушка переводит: «Метра говорит, что любовь возможна, но сначала вам следует пойти с ней в церковь». Я киваю в знак согласия, старуха медленно встает с кресла, и мы уходим, оставляя прекрасную переводчицу…
– Нет, эта шутка, пожалуй, тянет на «Оскара», – сказал я.
– Потерпи. Я все-таки рассказываю о том, как выбивал деньги под твой будущий сценарий.
– Прости бога ради, Джон, я весь внимание.
– Ну вот, приходим в церковь, опускаемся на колени. Я неверующий. Стоим на коленях, молчим. Потом она дергает меня за руку. Поднимаемся, идем к алтарю. Перед ним полно свечей. Какие горят, какие нет. Мы зажигаем негорящие. Она от этого возбуждается. Губы дрожат, в уголках рта пена. Слюна стекает, исчезает в морщинах. Нет, я старость уважаю! Но иногда она отвратительна.