– Извините, – пробормотал Александр, и в следующую секунду Горанин захлопнул дверь и потащил его обратно к лестнице, ругаясь:
– У тебя крыша поехала! Псих! Убил бы тебя! Псих ненормальный!
Уже в самом низу, на первой ступеньке лестницы, Завьялов неожиданно для себя резко развернулся и ударил Герману по уху. От души, с наслаждением. Тот растерялся. Потер щеку и растеряно спросил:
– Зява, да ты что?!
– Где Машка?! Где?!
– Ну, ты даешь! Вот уж не думал, что ты такой ревнивый! Пойдем поговорим. Давай, двигай вперед.
Горанин слегка подтолкнул его в спину. Только потом сообразил: друг Герман не дал сдачи. Значит, чувствует себя виноватым. Маша здесь была. Но ничего! Он их выведет на чистую воду! Тяжело дыша, направился на кухню. Если в постели у Германа юная блондинка, значит, Маши здесь нет, и нет смысла обыскивать дом.
– Ты только это… никому. Что застукал у меня мэрову дочку, – попросил Герман, заходя следом за ним на кухню.
– Так это дочь мэра?!
– А ты ее не узнал?
– Без одежды трудно. Она ведь вся такая… Модная, – сказал, почти уже успокоившись. Волна отхлынула.
– Ну, ты даешь! Такую девушку и не узнать!
– Главное ее украшение – это папа. Благодаря ему в первых красавицах ходит, а без него она такая же, как все. Не лучше и не хуже. А может, и хуже, – добавил назло Герману за то, что тот не лучшим образом отозвался когда-то о внешности Маши.
– Но-но! Ты смотри, при Веронике это не скажи! Правдолюбец! И о сегодняшнем – молчок. Я тебя попросил. Отец еще не знает, что она вернулась.
– Как это не знает? Что, с поезда прямо к тебе?
– Она по телефону сказала отцу, что приедет вечерним. А приехала утренним. Взяла на вокзале такси – и прямиком сюда.
– А зачем такие тайны?
– Да ты присядь. Присядь.
Александр тяжело опустился на табурет:
– Водички бы попить.
– А может, водочки?
– Я теперь не пью. Мне нельзя.
– Ну тогда я тебе клюквенного морса налью. Хочешь морса?
И Герман полез в холодильник. Жил он один, но в двухэтажном коттедже всегда было чисто и уютно. И клюквенный морс в холодильнике имелся всегда. А ведь его еще надо приготовить! Не Герман же этим занимается? И уж конечно не мэрова дочка. Родители Германа, жившие раньше на Фабрике, выйдя на пенсию, продали квартиру и уехали в родную деревню. Деньги отдали единственному сыну. Остаться рядом не захотели. Деревня, откуда оба были родом, находилась километрах в сорока от N. Мать наведывалась к Герману редко и поддерживать идеальный порядок в этом доме, естественно, не могла. Впервые задумался: кто она, женщина, о которой Герман иногда говорит с такой грустью и нежностью? На которой не женится, но и от услуг ее не отказывается? Вот уже долгие годы ее присутствие чувствуется везде. Еще одна тайна. И сколько же их еще в жизни Германа?
Морс оказался очень холодным. И приятным на вкус. Собранная в этом году клюква созрела еще не вся, и чтобы приготовить напиток, надо было тщательно перебирать ягоды. Какие на морс и варенье, какие в лежку. Кто-то же этим занимается. Для Германа.
– Ну что, успокоился? – миролюбиво спросил Горанин. – Напился?
– Ты меня выгоняешь?
– Сашка, почему с тех пор, как ты вышел из больницы, в каждом моем слове ищешь подвох?
– А ты не догадываешься?
– Догадываюсь, что я самый для тебя виноватый. Ну убей меня за это!
– Это не так-то просто. – Завьялов прищурившись, посмотрел на Германа. Медвежья шерсть на его широкой груди курчавилась, и сам он был такой же могучий, как лесной зверь. Попробуй убей такого!
– Ты чего прилетел-то? – зевнул Герман, словно не услышав последней фразы.
– Я знаю, что утром тебе звонила моя жена.
– И что с того? – насторожился Герман.
– Как муж я имею право знать, зачем? Что это был за разговор?
– Деловой разговор, – пожал плечами Герман.
– Какие могут быть дела у тебя с моей женой? – Он сделал упор на слове «моей».
– Ты хочешь сказать… Постой-ка… Хочешь сказать, что я и Маша… Что я могу с Машей… Да ну тебя! – И Герман расхохотался.
– Она что, не так хороша для тебя, как мэрова дочка? – неожиданно обиделся за жену Завьялов.
– Да не в том дело! Ну что ты задираешься? В городе хватает красивых женщин, и уж конечно мне незачем крутить роман с твоей женой. Не в обиду ей будет сказано, а просто… Да зачем я перед тобой оправдываюсь? – разозлился вдруг Герман.
– А затем, что ты передо мной виноват!
Герман вдруг побледнел. Да-да! Горанин испугался! Камень у него на душе лежал! Стопудовый! Чутье подсказало. Ах, это чутье!
– Ну хорошо, мы говорили о твоей работе. Маша просила чем-то тебя занять.
– Вот как?
– Слушай, Зява, ты извини, но… меня женщина ждет. Приходи завтра. И мы договорим.
– А рисунок она тебе не передавала?
– Нет. – Герман поспешно отвел глаза и вдруг – спохватился: – Какой рисунок?
– Ладно, не прикидывайся! Тот, что я нарисовал этой ночью. Разбитая витрина.
– Сашка, чес-слово! Знал, что ты чего-то малюешь, но стены своей спальни этим украсить не спешу.
– Что, может помешать процессу? – усмехнулся Завьялов.
– Какому процессу? – рассеянно спросил Герман.
– Процессу любви. Значит, не брал рисунок?
– Нет.
– Ладно. Возвращайся к своей Веронике. Тебя ждет сто первая серия. Про любовь. Но учти, я тебя предупредил. Насчет Маши.
– Ну, Зява, ты просто зверь! Знавал я ревнивых мужей, но такого…
– Вот когда женишься, я посмотрю, какой ты будешь.
– А я никогда не женюсь, – бахвалясь, сказал Горанин. И тут же осекся. В дверях кухни стояла блондинка. Она проходила так тихо, что они заметили ее только когда девушка громко ойкнула.
Она уже успела одеться и была теперь в алом свитерке, модных расклешенных джинсах и остроносых полусапожках на высокой шпильке. Фигурка у девушки была стройная, весьма привлекательная, а вот лицо, с которого от жарких любовных ласк успела сойти косметика, бледное, невыразительное. Щеки впалые, подбородок скошен, а носик вздернут слишком уж высоко. Алый цвет свитера только подчеркивал бледность. Словно мертвец стоял на пороге.
– Значит, ты мне врешь! – зло сказала она. – Все время врешь!
– Ника, ты зачем спустилась? – растерянно спросил Герман.
– А меня все равно уже видели! Мне нужны сигареты!
– Я не люблю, когда девушки курят.
– А мне на это плевать!
– Вот твои сигареты. – Герман потянулся к пачке, лежащей на холодильнике. – Только не надо так кричать.
– Значит, ты всем рассказываешь, что я только твоя любовница, и что ты никогда на мне не женишься. Очень хорошо! – Вероника, глубоко затянулась.
– Ты знаешь, что это не так!
– А как?! Как?! Да я из-за тебя с родителями поссорилась, а ты… ты…
– Я, пожалуй, пойду, – поднялся из-за стола незваный гость. – Вы уж меня извините.
– Вот, я понимаю, мужчина! – высоким напряженным голосом сказала девушка. – Никому не даст в обиду свою жену! Даже тебе! А ведь я знаю, что она…
– Замолчи! – заорал вдруг Герман. – Хватит устраивать истерики! Зява, выйди! Это семейная сцена!
– Да никогда ты не будешь моей семьей! Ничьей не будешь! И не очень-то надо было!
Завьялов поспешил уйти. Подсматривать в замочную скважину нехорошо, некрасиво. Вероника продолжала скандалить, а Герман пытался ее успокоить. Мол, образумься, соседи услышат.
– Ну и пусть! Пусть! Пусть все слышат! Я никого не боюсь! В отличие от тебя!
Александр кубарем скатился с крыльца. Подумал: «Герману не позавидуешь. Как он умудрился связаться с такой истеричкой? Разве что дочь мэра!»
Так была здесь Маша или не была? Завьялов не нашел ничего лучшего, как спросить у нее в упор:
– Ты была у Германа?
Когда он вернулся, жена была уже дома, готовила обед, изо всех сил делая вид, что ничего не произошло. Вопрос мужа обидел ее:
– Как ты мог такое подумать?
– Что подумать?
– Что я и Герман…
Она покраснела. А он разозлился:
– В том, что я это подумал, нет ничего удивительного! Всем известно, что он первый в городе кобель! И я видел, как ты на него смотришь!
– И что в этом такого? – тихо сказала Маша. – Он красивый.
Завьялов не выдержал, с надрывом закричал:
– Вы все с ума посходили! Все бабы в городе! От своих дурацких сериалов! Вы чокнутые! Беситесь со скуки, от серости жизни, от тоски! Вам хочется изменить свою жизнь, ох, как хочется! А как изменить? Как? Бежать некуда. Ваша единственная отрада – сплетни. И единственный способ хоть что-то поменять – это одного мужа на другого. Или любовника. Потому что с работой гораздо сложнее. Ее в городе нет, а вот мужиков, сколько угодно! И устраиваете в городе Санта-Барбару, не замечая, что это только жалкая пародия! Пародия на жизнь и на любовь!