– Слушаюсь, ваша светлость!
Он очень вежливо, даже слишком вежливо, поклонился, явно не простой стражник, возможно, из безземельных рыцарей, и остался на том же месте.
Я спросил непонимающе:
– Сэр?
Он поклонился снова и развел руками:
– Простите, ваша светлость… но надо ли это…
Он замялся, я спросил нетерпеливо:
– Что именно?
– Это вот, – сказал он в неловкости, – с заверениями в покорности… Сейчас уже всем видно, – вы никому покоряться не должны…
Я сказал строго:
– Дорогой сэр!.. Вы что-то недоперепонимаете!.. Его Величество для меня – как отец родной! Я всегда буду чувствовать к нему любовь, уважение и даже покорность, если вы понимаете меня правильно. Как бы ни стал я силен, а он дряхл и слаб, но все равно!
Он сказал торопливо:
– Да, но… чувствовать – одно, но зачем умалять свое величие? Вы же не один, мы все купаемся в славе своего вождя!
– Когда слава заслуженная, – отрезал я, – ничто ее не умалит! Действуйте.
Оставшись один в кабинете Гиллеберда, я еще раз прошелся вдоль всех четырех стен. Такой предусмотрительный король не мог не пользоваться тайными ходами, скрытыми тайниками и замаскированными ловушками.
Я выглянул в коридор, кивком велел стражнику войти.
– Как вас зовут?
– Тэд, ваша светлость.
– Тэд, – повторил я. – Значит, полное имя Эдвард. Верно?
– Да, ваша светлость.
– Гордое имя, – сказал я, – дворянское.
Он опустил взгляд, на щеках проступил густой румянец.
– Ваша светлость… я вел себя неподобающе, и отец меня изгнал. А так, вы правы, я дворянин. Отец мой очень уважаемый в наших краях рыцарь…
– Эдвард, – сказал я строго и в то же время отечески, уже привык так держаться и говорить, хотя этот Тэд не моложе меня, – мы живем в бурное время, которое принято называть переходным. Ты видишь, как в одночасье рушатся королевства, династии, величие рассыпается в прах… но в то же время можно очистить свое имя подвигами и верным служением сюзерену, завоевать его доверие и уважение сотоварищей… а к родителям вернуться в славе и доблести, с заслуженно захваченной добычей!
Он вытянулся, в глазах заблестели слезы, я даже не думал, что вот так задену за живое, до чего же я хороший демагог, просто люблю себя…
– Ваша светлость, – проговорил он прерывающимся голосом, – только прикажите! Все сделаю, жизнь отдам по одному слову, одному жесту!
– Ваша жизнь нужна вам и мне, – возразил я. – Так что давайте ближе к делу. Поручаю вам охрану моих покоев. Включая кабинет. Посмотрите, как удобнее расставить людей, если вдруг что случится… А еще оставьте прямо здесь с дюжину крепких воинов.
Он пробормотал:
– А как разместить?
– Тогда с полдюжины, – согласился я. – Остальных – в коридор. Если вдруг что не так, пусть сперва поднимают крик, а чудеса героизма проявляют потом.
Он проговорил с неловкостью:
– Стыдно как-то мужчинам кричать…
– Ради сохранения жизни други своя, – отрезал я, – ничего не стыдно! Поднимать тревогу, ясно? Вы же не себя спасаете, вас не жалко, а меня, замечательного сюзерена!
– Ваша светлость, да что может произойти?
– Не знаю, – сказал я честно. – Но я в кабинете самого Гиллеберда! И должен вести себя по-гиллебердьи. Иначе меня отгиллебердят так, что все разгиллебердится.
Глава 3
Древние египтяне тем соседям, что собирались с ними воевать, показывали свои пирамиды, и у тех сразу отпадало желание связываться с людьми, способными на такое.
Если бы все соседи Гиллеберда, близкие и дальние, могли увидеть его дворец, никто не только воевать с ним не решился, но даже насчет сопротивления подумал бы: когда я попал сюда в первый раз, я ахнул, как ни пытался сдерживаться. Ощущение было, что в королевствах Зорра, Кернеля, Алемандрии, Кельвинта и других, через которые пришлось пройти, только-только научились строить простейшие грубые замки из кое-как отесанных камней, а здесь расцвет, замки совершенны, огромны и прекрасны, кроме монументальности везде легкость, умелый дизайн…
Главный зал даже сейчас поражает до глубины души: откуда в таком мрачном краю стены, пол и потолок из драгоценнейшего розового мрамора, залежей которого просто нет нигде? Все колонны выполнены в виде изумительно точно вырезанных атлантов с прекрасно прорисованным каждым мускулом.
В окнах витражи из цветного стекла, в изящных каменных кадках растут удивительно красивые деревья, таких на свободе не встретишь…
А сине-фиолетовый зал, а пурпурный, а багровый, а остальные – каждый выполнен в особом стиле, и одновременно все это создает некую законченную картину исполинского роскошного дворца, подчеркивающего могущество и значимость их хозяина.
Вот только в личных покоях Гиллеберда и его кабинете я раньше не бывал, и теперь не столько ахал, поражаясь изысканным красотам, сколько настороженно высматривал все возможные ловушки, что-то становлюсь совсем подозрительным.
Наконец я разложил на столе огромную карту города, у Гиллеберда таких зачем-то несколько, мучительно прикидывал, где могут попытаться проникнуть противники. Город чересчур огромный, он еще в мой первый приезд ошеломил размерами и пышностью.
Я тогда всматривался в башни, и странное чувство копошилось в душе, чудилось, что город если не с довоенных времен, то его выстроили сразу же выбравшиеся из шахт горняки, там в огромных подземных пещерах вполне можно пропустить войну. Но я отчетливо чувствовал исполинскую разницу, скажем, с Вексеном или Дартмутом, что выглядят жалкими сараями рядом с блистательным дворцом.
Но сейчас не до богатства и роскошной архитектуры, беспокоит огромное пространство, что занимает город. К счастью, я провел в него свою небольшую армию практически без потерь, нужно только всех расставить на ключевых местах…
Глаза начала заволакивать пелена от перенапряжения, на карте чернила кое-где расплылись, всматриваюсь до тех пор, пока не начинают появляться темные круги, я откинулся на спинку кресла и посмотрел на стену напротив, чтобы снять напряжение глазного дна.
Кабинет уютен, хоть и великоват, в нем все солидно, массивно, дорого, как цветные стены со сценами битв, так и весьма необычная картина в золотой раме, а может, и не золотой, но явно из очень дорогого материала, к тому же поработали искусные ювелиры.
А на полотне изображена молодая и хорошенькая женщина на фоне деревьев с неправдоподобно красиво изогнутыми ветвями, небо едва проглядывает среди зелени, все внимание на поясном портрете этой красотки, что не совсем уж и красотка, но очень беспечная и раскованная с тем непосредственным выражением на хорошенькой мордочке, что больше характерно для обвыкшихся в королевском замке служанок, чем для высокопородной дамы. Те, начиная с колыбели, уже учатся смотреть строго и надменно, а позировать с прямой спиной и в самых дорогих платьях с множеством драгоценностей.
Я поднялся, сделал несколько наклонов в стороны, разминая застывшие мышцы, зашел справа, слева, везде портрет следит за мной, знакомый эффект, для этого художнику нужно всего лишь расположить зрачок строго посредине, и сколько бы людей ни было в зале, каждому будет казаться, что портрет следит именно за ним.
Рама на ощупь деревянная, хотя точно не дерево, я долго ощупывал, стараясь уловить что-то знакомое, потому что и не металл, и не камень, а другого материала этот мир не знает, разве что из застывшей смолы вылепить…
Кончики пальцев уловили тепло. Я вздрогнул, прислушался, прижал к раме обе ладони. Так и есть, оттуда пошло отчетливое тепло, странное, ласковое, непонятное.
Я отодвинул ладони, но тепло все еще струится, будто от печки.
– Здорово, – пробормотал я, – хорошо Гиллеберд устроился… Только зачем ему этот камин?
Женщина не ответила, только смотрит все с той же дразнящей улыбкой.