Что дальше произошло – в это никто не верит, сколько раз я ни рассказывал.
На одной из встречных волн перевернуло яхту. Сделала «Кошка» сальто безупречное (или «петлю Нестерова», для тех, кто понимает), да и приводнилась мягко, за ушедшей волной…
И так – за время урагана – пять раз было! Никто не верит, а зря.
Прав был незабвенный капитан Врунгель:
– Как вы судно назовёте – так оно и поплывёт!
И народная мудрость, безусловно, права:
– Кошка, она всегда на лапы приземляется.
А, так же, как показывает практика, и – приводняется!
Кошка – всегда – приземляется на лапы.
Мяукая, при этом, немножко.
Какое же это ёмкое слово, однако:
– Кошка!
Прошёл ураган, потрепав нас изрядно.
Мачта сломана, паруса порваны в клочья, дизель – на последнем издыхании….
Огляделись – Земля с юго-запада.
Подплываем – со скоростью черепахи:
– Ба, Барбадос! Куда и плыли – собственно. Бывает…
Отстоялись на Барбадосе с недельку, новую мачту поставили, парусов подкупили, благословясь, дальше пошли.
Ещё через сутки «Кошка» бросила якоря в уютной бухте Сан-Анхелино. Городишко есть такой – на карибском побережье.
Какая это страна?
А, так ли это важно? Допустим, Никарагуа.
Впрочем, даже не все местные жители на этот вопрос отвечают уверенно. Некоторые, безмятежно улыбаясь, отвечают:
– Да, Карибия, наверное….
Баллада Странствий
Допустим, вы пришли на морской пляж какого-либо курортного городка. Например, блистательной Ниццы. Или, наоборот, провинциального и зачуханного Ейска.
Стоите и глядите себе под ноги, а потом медленно поднимаете голову.
В этом случае вашему взгляду последовательно открывается череда изысканных картинок: песок, песок, море, море, линия горизонта, небо, небо, небо…
Но, так бывает далеко не везде и не всегда.
Например, здесь, на набережной городка Сан-Анхелино, поздней весной или в начале лета, при полном безветрии, на рассвете – между шестью и семью утренними часами – череда картинок будет иной: песок, песок, море, море, море, море, (а может, уже небо?), точно – небо, (а может, еще море?), море, море…
И никаких тебе фокусов. Просто море и небо окрашены в совершенно-одинаковые, ярко-бирюзовые цвета. Линия горизонта отсутствует. Небо и море сливаются в нечто Единое, Неразделимое и Неразгаданное…
Ничего прекрасней на белом Свете нет.
И если вы еще не наблюдали этого чуда, то вы – счастливчик. У вас впереди первое, ни с чем несравнимое свидание с ним. Ну, а тот, кто уже стал свидетелем этого Непознанного, покидает сей блаженный берег только по крайней необходимости. Или, на крайний случай, по зову сил Высших…
Вот, так всегда – когда не клюет, всегда тянет немного пофилософствовать.
Кстати, если вы никогда не рыбачили на Карибском море, и – при этом – не имеете крепких зачатков ихтиологических знаний, то и не пытайтесь. Мол, себе дороже. Здесь большинство рыбьего населения – создания крайне ядовитые и, вовсе, несъедобные, а некоторых из них и в руки брать не советую – ожог обеспечен. Даже я, проживший в этих краях целых два с половиной месяца, предпочитаю ловить только pezo, как их называют местные аборигены. Впрочем, я почему-то уверен, что это обычная молодь барракуды, хотя, могу и ошибаться…
Длинный зеленый поплавок, изготовленный из пера попугая, медленно пошел в сторону, покачнулся и уверенно утонул. Подсечка, короткая борьба, и длинная зеленая рыбина, широко разевая зубастую пасть, запрыгала по белому песку.
Это уже третья за утро. Право, недурно. Теперь можно, никуда не торопясь, перекурить.
Сан-Анхелино, наконец-таки, проснулся. Многочисленные женщины и мужчины заторопились куда-то по узким, мощеным диким, необработанным камнем улицам. Кто-то по делам, но большинство просто так – ради променада, пока не наступил полуденный зной, а, следовательно, и сиеста – сладкий послеобеденный сон где-нибудь в спасительной тени.
В бухту, надсадно подавая хриплые наглые гудки, ввалился грузный лесовоз «Кьянти», оставляя за собой радужные мазутные пятна и устойчивый запах керосина.
Рыба больше не клевала. Оранжевое, все еще утреннее и поэтому не особенно злобное солнышко, выглянуло из-за банановой рощи, что уютно расположилась у меня за спиной.
Оптический обман тут же приказал долго жить, меняя цвета и перспективы. И, вот, уже нежно-зеленое море было безжалостно разлучено с голубовато-лазурным небом: будто бы кто-то торопливо провел по прекрасному художественному полотну лезвием тупого ножа, оставляя где-то там, в немыслимой дали, грубый шрам – линию горизонта.
Нежное прохладное утро тихо и незаметно скончалось, родился новый тропический день – безжалостный в своей грядущей жаре…
Под Южными Созвездьями
Так случилось, что обратно пошли только через одиннадцать месяцев с небольшим. Вдвоём с Фьордом. Доктор Мюллер заживо сгорел в одной из славных карибских эскапад. Мари тоже умерла, как будто колодезная вода – в деревянном ведре – покрылась тонкой корочкой льда…
Не будем здесь об этом. Про это – роман целый надо писать. Напишу, в обязательном порядке. Честью клянусь. Тем не менее.
Посовещались и пошли в норвежский Берген.
«Кошка» была приписана к порту Барселоны. Да, собственно, какая разница? Хозяин яхты – доктор Мюллер – погиб. Да и все наследники его – также.
Решили, что в Бергене поставим «Кошку», оплатим стоянку на полгода вперёд, Власти известим, а дальше – не наше дело…
Еле Фьорда уговорил зайти в Синиш.
Пришли, встали к причалу отведённому, сошли на берег. Стали бабушку Наталью искать – нет нигде.
Парнишка местный подбежал, лопочет что-то, зовёт куда-то. Благо Фьорд, проплавав много лет по морям и океанам, превратился в самого натурального полиглота. Перевёл всё – пусть, и через пень-колоду.
Пришли на место. Кладбище – древней не бывает. На самом краюшке притулилась могилка скромная, табличка: – «Natali Ivanova 1932–2002». Ниже – текст на португальском языке.
Переписал я тщательно этот текст, через полгода, уже в Питере, мне его на русский перевели:
Постояли, повздыхали, помянули. Утром дальше отправились.
Через шесть суток вошли в бухту Бергена.
Красиво, ничего не скажешь. Солнце в волнах яркую радугу запускает, на берегу домишки жёлто-красные выстоялись в ровные ряды.
– Эй, Фьорд! – говорю. – Посмотри, красота-то какая!
А Фьорд совсем в другую сторону смотрит. Там, на молу пирса, девчонка стоит невысокая, а рядом с ней – два пацана-погодка белобрысых, лет по восемь-десять.
– Прощай, Андреас! – Фьорд говорит. – «Кошку» сам поставишь.
И, как был, сиганул – в полной амуниции – за борт.
Пришвартовался я кое-как. Ткнулась «Кошка» бортом в шины резиновые, прибитые к причалу, да и замерла послушно. Умная – девочка.
Да, думаю, и мне, судя по всему, пора на Родину. И девчонка своя там ждёт, Фьордовой и не хуже совсем. И киндеров – пару…
– Эй, Андреас! – Фьорд издали орёт, жену обнимая, а на каждом его плече сидит по мальчишке белобрысому. – Всегда и везде! А козлы те – не пройдут никогда!
И на правое плечо своё кивает, где татуировка Че Гевары – место быть имеет.
– Конечно, не пройдут! – отвечаю, на своего Че пальцем показывая, что на левом моём плече – живёт. – Никогда!
Барселона – Синиш – Сан-Анхелино – Берген – Санкт-Петербург, 2002–2007.
Радуга над городом
(Немного карибской мистики)
За массивным столом мореного дуба, щедро залитым прокисшим красным вином, икая и раскачиваясь из стороны в сторону, горько плакал старый одноухий гоблин. Он плакал об ушедшей навсегда молодости, о былой любви, затерявшейся где-то, об удачах, обернувшихся позором, о несбывшихся мечтах и вещих снах, оказавшихся обманом…
И, словно бы вторя старику, сочувствуя и соглашаясь с ним, по просторному трактирному залу летела, как будто сама по себе, словно бы живя собственной жизнью, старинная каталонская баллада: