Послышались шаги, край одеяла приподнялся, она скользнула под него и, встретив мой удивленный взгляд, буркнула:
– Ненавижу правила.
Глава 8
Я протянул к ней руки и попытался подгрести чисто нашим жестом альфа-собственника, но она сказала резко:
– Эй-эй, убери свои загребущие.
Я пробормотал ошалело:
– Но как же…
– А никак, – отрезала она. – Мало ли что под одним одеялом! Может быть, мне поговорить изволилось? О системах управления и взимании налогов? А правила – не для меня. Я – королева!
– Да, – согласился я, – короли выше грамматики! А уж королевы… Вы не храпите, Ваше Величество?
Она посмотрела дикими глазами.
– Королевы не храпят!
– Ну да, – согласился я, – а еще у них нет ног. Ну если не храпите и не лягаетесь, раз уж у вас нет задних конечностей, то позвольте я вас укрою получше, а то ночью похолодает… приподнимите это место, я одеяло подоткну, а вы прижмете этим местом, а то задувать будет. Я имею в виду, под одеяло…
Она молча сопела, пока я укрывал ее, с одеялом как-то не ладилось, недостаточно широкое, наконец начало получаться, но ей пришлось прижаться ко мне так, что почти залезла сверху, это все одеяло узковато; я начал расспрашивать про военные силы королевства – она прорычала, что не мое шпионское дело, я спросил про экономику, но она не знает этого слова, а вот про обычаи начала нехотя, но рассказывать хвастливо.
Вечерний воздух еще теплый, а под одеялом стало даже жарко, она прижималась к моему боку мягкой грудью, и я слышал, как бьется ее сердце, все учащеннее и мощнее.
Обычаи в ее пересказе странно путались, наконец она мощно лягнула задней ногой, словно кузнечик богомола. Скомканное одеяло улетело прочь, она отодвинулась и сказала раздраженно:
– Жарко!
– Пока да, – согласился я. – К счастью, комаров нет.
– А что, близко болото?
– Лес, – объяснил я. – Но пока этот слабенький ветерок, комары не появятся. Они только при полном безветрии…
Она видела, куда устремлен мой взгляд, но промолчала, только потянулась так сладко, что мои глаза стали еще шире.
– Вообще-то, – проговорила она предостерегающе, – мой герцог может появиться очень скоро.
Я пробормотал:
– Но я же нечего не делаю.
– Вот-вот, – сказала она язвительно, – а время идет!
Утром, пока она приводила себя в порядок и заново укладывала роскошнейшие волосы, я снова накрыл импровизированный стол всякими вкусностями, полюбовался, отогнал деловитых пчел и бабочек.
Она оглянулась и охнула.
– Снова?
– Я вообще-то ничего не ем, – пояснил я скромно, – однако с красивой женщиной нельзя не есть, не пить, не безобразничать – не поймут-с…
– Как это?
– А так, – пояснил я и опустил глазки, – пойдут слухи всякие… Так что надо. Не хочешь, а надо. Чтоб соответствовать. Как же мы все зависим от мнения человеческого, и особенно общественного!.. Плата за то, что стали жить стадом, то есть дружным сплоченным коллективом… Возьмите этот сыр, он тает во рту. А этот шоколад вообще тает еще в руке…
Она все еще держится, хотя и ускорилась немного, нижняя челюсть двигается чаще, а пальцы хватают новое лакомство до того, как проглотит очередной кусок.
– Уж простите, – сказал я, – что так по бедности. Сухой паек путешественника, так сказать… Никаких супов, борщей и похлебок из осетрины. У вас в королевском дворце даже слуги, наверное, кормятся лучше…
Она с трудом проглотила ломоть дивно приготовленной грудинки – уж и не знаю, как такую делают, аромат одуряющий, а на вкус так вообще, – просипела одурело:
– Да, у нас… ага… при дворе… а как же!
– Красиво живете, – вздохнул я.
Стараясь соскользнуть с опасной темы, она поймала взглядом Зайчика, тот выдрал мощный корень, толщиной с руку, и довольно жует, только мелкие щепки выпадают из пасти.
– Вы так и не расседлали своего коня?
– Я бываю таким невнимательным, – пожаловался я. – Нет чтобы с конем, да я с вами… Как не стыдно?
– Это я поняла, – обронила она холодновато.
– Что делать, – сокрушенно сказал я, – я, так сказать, типовой. Не шибко заморачиваюсь.
– Это могут себе позволить только государи, – сказала она язвительно, – и простолюдины. А воспитанные мужчины, да еще куртуазные…
Я вскинул руку, она мгновенно умолкла и застыла. В лесу, как подсказывает мне чутье, мы уже не одни. Нас засекли, нечто приближается – могучее и враждебное.
На конях выметнулись трое: два рыцаря, а за ними, чуть приотстав, на черном лохматом коне, похожем на некое чудовище, человек в черном плаще с надвинутым на глаза капюшоном.
Я ухватился за лук, но все трое несутся, как птицы с растопыренными крыльями, едва успел выхватить меч.
Они подали коней в стороны, чтобы я оказался между ними, однако я торопливо метнулся вбок, избежал просвистевшего рядом с ухом клинка, а сам ухватил наглеца за сапог и с силой дернул.
Всадник вылетел из седла и ударился о землю с такой силой, что зазвенел металл доспехов, а сам он вскрикнул тонким поросячьим голосом. Добить я не успел, второй развернул коня и ринулся с поднятым мечом.
Я отпрыгнул, отразил сильнейший удар, всадник остановил коня и рубит по мне сверху с силой и злобным хэканьем, будто дровосек раскалывает поленья, мой клинок наконец-то достал его по бедру, кровь ударила сильной струей, словно я рассек артерию.
Всадник закричал, я ощутил приближение того первого, что поднялся и теперь ковыляет ко мне, сильно припадая на правую ногу.
– Тебе мало? – заорал я.
Он замахнулся мечом, я с размаху ударил рукоятью в лицо. Хрустнуло, в брызгах крови вылетели выбитые зубы. Он отшатнулся и, выронив меч, ухватился ладонями за лицо, хрипло закашлялся, глотая остальные зубы.
За спиной слышится отчаянный женский крик. Ротильда с кинжалом в руке прижалась спиной к дубу, перед ней прыгает разъяренный Адский Пес, глаза полыхают багровым огнем, шерсть дыбом, а клыки выдвинулись и теперь уже втрое длиннее. Всадник пытался подъехать на коне и ударить сверху длинным странно голубым мечом, похожим на тонкую пластину льда из горного озера, но страшный с виду конь хрипит и пятится от ужасного пса.
Я заорал:
– Деритесь!.. А ты, тварь, повернись…
Бобик, услышав мой голос, быстро метнулся вперед и ухватил зубами переднюю ногу лохматого коня. Всадник замахнулся мечом, но Бобик молниеносно отпрыгнул.
Конь завизжал дико, рванулся, упал на бок, всадник выкатился, а конь, хромая, заковылял прочь.
Я не успел к всаднику, он вскочил моментально, капюшон все так же закрывает голову, даже глаза скрыты краем, он может видеть меня только от пояса и ниже…
Мой удар он отбил с такой силой, что руки онемели, я отступил, сердце затрепетало в страхе: это точно не человек.
Он проговорил таким нечеловечески скрежещущим голосом, что так могла говорить разве что пролежавшая под жгучим солнцем миллионы лет скала:
– Ты… зря…
– Ты тоже, – вскрикнул я. – Зачем тебе это? Ты же выше этой мелочи!
Он проскрежетал:
– Умри!
Его меч пошел вниз со страшной силой. Я приготовился парировать, но в последний миг отпрыгнул, ударил сам в коротком замахе. Он успел уклониться, лезвие сорвало капюшон, я похолодел, увидел смертельно-синее лицо с красной щелью рта и красными глазами. У него лицо человека, но это зверь; я отпрыгнул и лихорадочно прикидывал, что же делать, а он вдруг повернул голову к дереву, где все еще стоит бледная как смерть Ротильда, протянул в ее сторону руку и произнес короткое слово, что показалось мне сгустком ярости.
В его руке появился длинный кинжал.
– Умри! – крикнул он.
Я бросился на него с поднятым мечом, однако нож вырвался из его пальцев с такой немыслимой скоростью, что я увидел только смазанную серебристую полосу, что протянулась от его пальцев до груди Ротильды.
– Сволочь! – заорал я.
Лезвие моего меча ударило по его руке в районе локтя. Мои пальцы онемели от удара, раздался хруст, рука вздрогнула, половина отделилась и рухнула на землю, я с холодом в душе рассмотрел, что она из камня.