— Именно поэтому, — спокойно ответила Эмили и, помолчав, добавила: — Именно потому, что ты со своим характером никогда ни к кому не обратишься за помощью, даже если без поддержки уже никак не обойтись. Постарайся меня понять: моя подруга серьезно больна, на нее к тому же обрушивается несчастье за несчастьем, а я ничем не могу ее поддержать и не в состоянии облегчить ее положение… Как бы ты поступила на моем месте? Ну а я взяла на себя смелость сообщить ему о том положении, в которое ты попала.
В голосе Эмили не было извиняющихся нот. Чувствовалось, что она абсолютно уверена в своей правоте и знает, что ею был использован единственно возможный выход из невыносимой ситуации, в которой оказалась подруга. Столько бед, больших и малых, свалилось на голову Линды, что на десятерых хватило бы! А сколько бы их ждало впереди, если бы ей, Эмили, не пришло однажды в голову обратиться к родственнику Линды. Вполне обеспеченный и, судя по всему, еще совсем не старый человек, неужели он откажется хоть что-нибудь сделать для своей племянницы? Не отказался!
Гордости у Линды тоже на десятерых. Но уж если жизнь тебя круто берет в оборот, поступись хоть немного своей гордыней. Так нет же — сама сидит бледная, слабенькая, еще не до конца здоровая, а все равно озабочена одним: только не посягайте на мою самостоятельность.
Линде было нетрудно представить примерный ход мыслей подруги. И, вобщем-то, она понимала, что та права. Но, тем не менее, внутренне продолжала сопротивляться неизбежному.
— Я все понимаю, Эмили, — тоскливо промолвила Линда, — но если бы ты только знала, как противно чувствовать себя зверушкой, загнанной в угол.
— Послушай-ка, зверушка… — усмехнулась в ответ Эмили, — все обстоит совсем иначе. Я бы сказала — наоборот. У зверушки только сейчас и появилась возможность выбраться из угла. Господи, речь ведь не идет о каком-то постороннем доброхоте. С чего ты взяла, что зазорно принять помощь от родного дяди?
— Эмили, о чем ты? Прекрасно сама знаешь, как обстоит дело, и продолжаешь твердить свое. Он же мне вовсе никакой не дядя! Он мне совершенно не родной! Всего лишь сводный брат папы… Даже дальней родней его не назовешь.
Эмили по-прежнему выражала невозмутимое спокойствие, не сказав при этом ни единого слова. Молчание пришлось нарушить Линде:
— Вынуждена признаться, что… Эмили, честно говоря, конечно, я даже рада, что на всем белом свете нашелся хоть один человек, готовый… — Здесь ее голос дрогнул.
Эмили внимательно посмотрела на подругу и потянулась за пальто.
— Мне надо идти. В час начинается дежурство. Разговор не закончен. Впрочем, знай: я считаю его предложение не только своевременным, но и вполне пристойным. Что ты там ни придумывай, но формально он твой дядя. Во всяком случае, не посторонний же…
Линда забеспокоилась.
— Я и видела-то его всего один раз в жизни, когда мне было не больше тринадцати лет. И, честно говоря, ничего хорошего об этом человеке вспомнить не могу. Если судить по детским воспоминаниям, он человек неприятный, необъяснимый и даже, может быть, немного пугающий.
— Надеюсь, с тех пор ты успела поумнеть?
— Мама называла его Флибустьером, думаю, что из-за его иссиня-черных волос. Мне кажется, слово было выбрано правильно.
— Линда, милая, только ли волосы были причиной подобного названия? А как насчет характера? Ну-ка вспомни, разве по силам твоей маме было тонкое искусство разгадывать характеры, определять глубину ума и души? — Эмили явно веселилась, чувствуя уязвимость позиции Линды. Та охотно ответила улыбкой, отчего ее глаза необычного цвета, который принято называть фиалковым, ярко засияли на исхудалом, бледном лице.
— Возможно, мама знала больше моего и оценивала не только внешние данные. Но что точно, то точно: Филипп Уорнер, помнится, не очень нравился маме, а его жена и того меньше.
Эмили ушла, оставив подругу наедине с ее невеселыми мыслями. Ведь это только кажется, что у нее, Линды Бекли, есть выбор — ехать или остаться. Нет никакого выбора! Ей и оставаться — то негде. Не прими она сейчас этого странного приглашения, и сразу же столкнется нос к носу с перспективой стать бездомной бродяжкой.
Может быть, все обстояло бы не столь серьезно, если бы не болезнь — жестокий грипп с осложнением на легкие. До сих пор дает себя знать необоримая слабость. Отвратительно самоощущение своей беспомощности. К тому же, незадолго до болезни фирма, где работала Линда, разорилась, что означало полное безденежье. В довершение всех бед, дом, в котором они с давней школьной подругой Эмили Хартли жили уже почти три года, должны были снести, чтобы на его месте воздвигнуть супермаркет и автостоянку.