– А ты? Что ты ответил Щелкунчику? (Тут Вася опять перекрестился и проехался ладошкой по усам.)
– А я сказал, что у меня нет денег. А он сказал, что ночью опять придёт ко мне. А, Вась?
Сахар пожевал тронутый сединой ус и вошёл во флигель, крепко притворив за собой дверь.
Через некоторое время вышел и сказал (после манипуляции с усами, разумеется):
– Мой двоюродный брат, он, правда, уже умер, говорил: мёртвые к мёртвым, живые – к живым. Ночевать тебя определит господин Барон. Иди.
На следующий день Барон вызвал к себе Васю Сахара.
– Ну, что? – спросил Барон.
– Лежит Щелкунчик, куда он денется. Земли над ним кубов десять. Правда…
– Что там ещё? Говори!
– Руки у него вдоль тела были вытянуты, а теперь на груди сложены по-христиански.
– Может, тебе померещилось?
– Помилуйте, Барон, не первый год служим, службу знаем. В милиции я же был лучшим сержантом, глаз – алмаз… И ещё…
– Давай, не тяни.
– Костюмчик на нём чистый, земелька к нему не пристаёт. Не пачкается. И ещё… Улыбается он, вроде как подмигивает.
– Щелкунчик?
– Да.
– Дыхни, сука.
– Ваше Сиятельство, я уж девять лет не пью.
– Тебе, что ль, подмигивал?
– Не могу знать. Сигнал подавал.
– Ну, ладно. А теперь слушай. Филиппа я хорошо спрятал. Мышь не прошмыгнёт. Он ведь мне когда-то жизнь спас. Я добро помню. Так вот. Этой ночью ему отрезали язык.
Барон рассмеялся.
– Представляешь? Как это могло произойти? Обожаю загадки. Я рождён, чтобы их разгадывать. Что, обоссался? Перед боссом? А, бесенок?
Вася перекрестился, забыв тронуть усы (первый жест оказался явно древнее по происхождению).
– Да брось ты руками перед мордой махать. Тут не креститься надо, а подумать хорошенько.
– Щелкунчик сказал, что сначала язык вырвет Филе, а потом глаза выколет…
– Я в курсе. Мне Филипп говорил. Как ты думаешь, что я предприму в ответ?
– Не знаю, Ваше Сиятельство. Босс.
– Зато я знаю. Язык Филипп мог сам себе отрезать – ну, скажем, умом тронулся. Он же денег был должен покойному – хренову тучу. Хотя Щелкунчик был не чист на руку, ой, не чист. За то, собственно, и поплатился. Я приставлю в палату к Филиппу надёжных людей, свяжу ему руки – посмотрим, что у него будет с глазами. Понимаешь?
Вася смог только кивнуть головой.
– А теперь бери фонарь, пойдём, покажешь мне этого фраера в костюмчике. Что за материя такая? Я имею в виду его прикид, конечно. Надо бы поинтересоваться.
Они бодро зашагали на кладбище.
– Кстати, Вася, все собираюсь спросить: за что тебя поперли из рядов доблестной милиции?
– Да за то, что я полковника на х… послал.
– Кого-кого? Полковника?
– Ага.
– А чего это ты так раздухарился?
– Не могу знать. Бес попутал. Так надо понимать.
Щелкунчик лежал на месте, рядом со своим гей-партнёром по кличке Помада, которого пришлось убивать как свидетеля. Заодно и как пидора. Щелкунчик не улыбался. Не подмигивал. Лицо было чистым, без следов насилия. Ему сделали инъекцию за ухо (вечерняя подруга, грудастая, ноготочками пощекотала и нечаянно царапнула шейку) – и всё, никто ничего не докажет, даже если труп отыщут и проведут экспертизу (его партнёру в тот же момент неуловимым движением, опять же, на виду у всех, сломали шейный позвонок: в принципе, смерть также была лёгкой и быстрой: эти двое прожили короткую, грязную жизнь и умерли в один день и час, как в сказке). Костюмчик действительно был чистым, даже искрился – хоть сейчас под венец.
Когда Вася вновь сровнял могилу с землёй, раздался вежливый стук. Оттуда. Из-под земли.
Барон побледнел. Стук повторился.
– Копай, – приказал босс Васе.
Тот стал креститься, раскрыв рот. Барон оттолкнул его и сам взял в руки заступ. Перевернул все десять кубов. Земля зловеще поблёскивала в лунном свете. Всё было как прежде. Щелкунчик лежал смирно. Не улыбался. Не подмигивал. Барон порылся у него в карманах. Очевидно, искал нож или что-нибудь колюще-режущее. Не нашёл. Обнаружил только туз червей (левый угол загнут) в левом кармане. Не спеша обыскал и грязный костюм его любовника. Безрезультатно.
– Закапывай эту падаль, – бросил он Васе.
Тот послушно исполнил приказание. В тот момент, когда куратор мёртвых бросил последнюю горсть земли (медлил, оттягивал этот момент со знанием дела), из могилы вновь донёсся стук. Точь-в-точь такой, как в первый раз.
Барон приложил палец к губам. Стук повторился.
– Пойдём. Эти трупы с чувством юмора мне ещё пригодятся, – сказал Барон.
В ответ третий раз раздался стук.
Ещё ночью Барона разбудили охранники (он распорядился, чтобы при определённых обстоятельствах его потревожили). У Фили были выколоты глаза. В изголовье у него лежал тот самый туз червей с загнутым левым углом. Дверь в палату была закрыта (ключ у старшего), окна – тоже. Охранявшие палату следили друг за другом, а за ними за всеми следила камера. За камерой тоже было кому следить.
Наутро тела без ведома Васи Сахара были эксгумированы и исчезли в неизвестном направлении. Может, вверх; может, вниз. Может, ещё куда.
Вася потерял свою ответственную должность. И, разумеется, исчез. Бесследно. Сержант догадывался, на что он шёл, когда соглашался на эту непыльную работу, за которую ему платили как премьер-министру какой-нибудь коррупционной державы – так, что он построил коттеджи в городе двум своим сыновьям. Поговаривают, что Вася лежит в том самом месте, где так и не угомонился сгинувший Щелкунчик. С другой стороны, ходит слух, что он подался в Молдавию, на родину предков. Слухи, контрслухи – это вполне в духе ДН ПП.
Последнее, что слышали от Васи Сахара (правда, этих людей так никто и не видел), были слова, которые он произносил, дивясь их смыслу:
– Филипп, он, правда, был старше за меня на два года, говорил: «В Плутоне нет ни одного живого и здорового человека. Ни одного! Попомни моё слово. Вот чтобы у меня язык отсох и глаза ослепли». Сум, су-ум…
Можно не сомневаться, что при этом Вася сначала перекрестился, а потом отёр свои усы.
Не помогло».
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
3
3.1.
У Алисы были рыжие глаза. Верите? Неправдоподобно?
Ладно, вру. Зеленые – больше устраивает?
На самом деле глаза были черт-знает-какие, практически – русые. Понимаю, что все на свете должно быть определенно, в том числе цвет глаз, но что поделаешь, если реальность срамит наши ожидания. Тем хуже для реальности?
Тогда вам лучше взять в руки другой роман. Я же ни на буковку не отойду от истины. Излагаю все так, как было. Знаю, что неправдоподобно, но так было.
И ещё запомните, пожалуйста, на всю жизнь. Если я, духовный аристократ, говорю «так было», значит, так оно и было. Если бы вы оказались одинаковой со мной породы, вы бы никогда не унизились до требования «предъявите доказательства». Вы бы знали: духовный аристократ органически не способен врать в делах чести. Вы бы знали: не верить мне – значит, унизить себя.
Этот кодекс чести кажется утопическим; на самом деле это единственная духовная реальность.
– Я женился, как и обещал, – сказал я Алисе, ковыряя десертной вилкой в пироге под названием сыромак – тот, что подают в заведении под названием «Салодкі фальварак». Алиса пригласила меня на чай в это уютное местечко, где пахнет чем угодно, земляникой, ванилью, только не катастрофой.
– Знаю. И это доказывает, что ты любишь меня: ведешь себя, как мальчишка. Ты пока не готов к любви.
– А ты готова?
– Да, – просто сказала она.
– Между нами, я так понимаю, все кончено?
Я, кажется, догадался, зачем она настаивала на этом совместном чаепитии: она изящно ставила точку над і.
– Не питай иллюзий, все еще только начинается. А когда ты созреешь, чтобы любить, ого-го… Тебя будет не остановить. Ты горы свернешь. Ты станешь таким, что тебя будет трудно любить, а не любить будет невозможно.
– А сейчас меня любить легко?
– Сейчас тебя еще по-настоящему нет. Ты пока в тугом коконе. Сгусток слизи. Белок. Ты лишь духовный зародыш, не очень симпатичный, как все зародыши, извини. Сейчас ты смотришь на меня однобоко, сверху вниз, и видишь меня в искажённом свете, а потом, когда будешь любить, ты увидишь меня в ракурсе снизу – вверх, и только тогда получишь право смотреть на меня сверху вниз… Это право надо заслужить, Платон. Сейчас ты меня не видишь, ты не знаешь цены ни мне, ни себе.