– Это он вчера собаке устроил сильный стресс, – ворчала Надежда, – чуть всю морду не расцарапал!
За ужином муж выслушал Надеждин отчет о встрече Аниной дочери весьма равнодушно, его больше беспокоил вопрос, как уговорить кота сменить гнев на милость и перестать третировать сенбернара.
А поздним утром позвонила Лиза Самохвалова. Вот она как раз очень дотошно расспрашивала Надежду о приехавшей девушке и взяла даже телефон Надеждиной квартиры, чтобы позвонить и расспросить ее о своей умершей подруге.
– Никого у Танечки не осталось, никаких родственников, да еще со здоровьем нелады, – сокрушалась она. – Вообще-то, Аня с детства с ней мучилась, уж очень болезненный была Таня ребенок. У нее ведь со зрением-то стало плохо еще с детства. Жили они летом в деревне, Танечке лет десять было, ну, сами понимаете, дети есть дети. Залезли они с подружками на сеновал, а у Тани, видно, голова закружилась, или она просто поскользнулась. В общем, упала она с лестницы. Высота там приличная была, да она еще упала так неудачно, голову расшибла. Ну, конечно, сотрясение мозга, рана на шее сильная, зашивали, шрам даже остался… А когда все зажило, то стала она хуже видеть. Я тогда Аню очень звала к нам, чтобы здесь врачи обследовали ее и как следует все проверили. Но она все собиралась, собиралась, а потом вроде бы Тане получше стало, приостановили процесс. А сейчас вот, похоже, опять началось, от переживаний.
– Она сказала, что пойдет сегодня в глазной центр профессора Сидорова. Что у нее туда направление, – вставила Надежда.
Тут у Лизы заплакал ребенок, и она повесила трубку. Надежда тоже повесила трубку и задумалась, проверяя свои ощущения. Девушка, которую она встретила вчера на вокзале, не производила впечатления очень болезненной особы. Напротив, вид у нее был вполне здоровый – гладкая кожа, хорошая осанка, уверенная походка…
Надежда очнулась от подозрительных звуков. Оказывается, кот висел на шелковых занавесках в гостиной, шипя и раскачиваясь, а сенбернар испуганно забился в угол. То есть он пытался это сделать, но не было в гостиной такого большого угла.
Надежда вытолкала пса из гостиной и заперла в Вовкиной комнате – там мебель попроще. Коту она бессильно погрозила кулаком.
– Вот молодец Саша – бросай, говорит, работу, отдохнешь, в санаторий съездишь! Отдохнешь тут с ними, как же, как бы в сумасшедший дом не угодить вместо санатория!
Занимаясь мелкими хозяйственными делами, Надежда уговаривала себя не ходить сегодня в свою квартиру. Однако так получалось, что обязательно требовалось это сделать, поскольку кое-какие мелкие вещи были просто необходимы, например, форма для пирога или фен. У невестки был какой-то супермодный, немецкий, с несколькими насадками, Надежде такой ни к чему. Уверив себя, что без фена ей не прожить ни дня, Надежда Николаевна снова провела воспитательную беседу с котом и поспешила к себе.
День был дождливый, и Татьяна обрадовалась – можно не выходить из дому, можно отложить то, за чем она, собственно, и приехала в Санкт-Петербург. Она тут же устыдилась своего малодушия, заставила себя позавтракать и выйти из дома. В этом городе всегда дождь, он не должен ей помешать. Она поехала на метро и вышла в центре. Хотелось пройтись по городу, освоиться в нем после долгой разлуки.
Оказалось, город не так уж изменился, или просто она за шесть лет мало что забыла, хоть и усиленно пыталась это сделать. Вместо того чтобы сосредоточиться на деле, она отдалась во власть воспоминаний, и ноги сами привели Таню на Финляндский вокзал.
Она купила билет до Комарова, села в первую же электричку и уставилась в окно.
День был будний, народу в поезде немного. Опять пошел дождь, и по стеклам побежали параллельные штрихи капель. Как тетрадка в косую линейку. Таня задумалась, погрузилась в свои мысли. Она вспоминала другое лето, другую жизнь… шесть лет назад. Тогда она была здесь счастлива, очень счастлива, и ей казалось, что дальше все будет только лучше… Боже, какой она была наивной дурой!
Она вспоминала старую дачу, веранду с цветными стеклами в переплетах… от этих стекол на белую крахмальную скатерть ложились яркие квадраты – оранжевые, синие, зеленые.
Во главе стола сидела крупная, величественная старуха. Царственным жестом она протягивала руку за фарфоровой сахарницей, наливала в старинные бирюзовые с золотом чашки темно-янтарный ароматный чай… Где-то вдалеке раздавался мерный, мощный шум, словно спокойное дыхание великана – это море напоминало о своем присутствии.
– Станция Комарово! – громко объявил голос в динамике, и Таня едва успела выскочить на мокрую платформу. Двери захлопнулись, и поезд, медленно разгоняясь, уплыл в сторону Зеленогорска.
Хмурое небо никак не вязалось с июнем. Мелкий дождь сеялся уныло, как докучный собеседник. Таня открыла зонт и перешла пути.
Она сразу вспомнила дорожку, по которой не раз ходила тем летом. Конечно, вокруг очень многое изменилось, в этом тихом, элитном академическом поселке выросли, как грибы, роскошные коттеджи и загородные дома новых хозяев жизни, но некоторые старые дачи выстояли в борьбе за существование. Теперь, в новом окружении, они казались маленькими и жалкими, но вместе с тем внушали невольное уважение…
Таня свернула налево, миновала огромную старую ель, прошла еще один квартал и наконец увидела ту самую дачу. У нее был печальный, запущенный вид, еще более унылый под этим серым небом. Давно не крашенная веранда посерела от дождя, но цветные стекла кое-где сохранились, и оранжевый квадрат вдруг бросил ей в лицо обманчивый солнечный блик.
«Чай надо пить обязательно из старинного фарфора, – говорила величественная старуха, передавая ей чашку, – тогда у него совсем другой вкус!»
Из старенького магнитофона лились звуки гитары: «Над небом голубым есть город золотой…»
На клумбе перед домом пышно цвели тигровые лилии, и жизнь казалась прекрасной и бесконечной.
Теперь участок покрывал густой мокрый бурьян, лебеда, репейники. От клумбы не осталось и следа.
Как и от всей той жизни, радостной и наполненной событиями – от нее тоже не осталось ни следа…
Хотя нет, один след, конечно, остался, и она об этом никогда не жалела и никогда не пожалеет.
Против воли, на нее нахлынули воспоминания, запретные воспоминания, убранные на самую дальнюю полку.
Она вспомнила жаркую летнюю тьму, и пробегающие по стене пятна света – отсветы последней ночной электрички, и свое платье, стекающее со спинки стула, как лягушачья кожа из детской сказки…
Она вспомнила сильные, горячие руки, запах волос… той ночью эти волосы пахли дождем, и дождь ровно и спокойно шумел за окном, как будто рассказывал ей длинную увлекательную историю, историю, которую ей еще только предстояло пережить… историю, в которой будет любовь и верность, и эти руки, эти губы, эти волосы…
Ты солгал, дождь.
Ничего этого не было и не будет, впереди оказалась только ложь, ложь и предательство.
И еще – смерть.
Но той ночью она еще ничего не знала – ничего, кроме горячих сильных рук и жадных губ на своей коже, жадных солоноватых губ и густых волос, пахнущих дождем.
Сегодня тоже идет дождь, но совсем другой – тоскливый, однообразный, словно сейчас не лето, а глухая осень.
Таня толкнула покосившуюся калитку и ступила на мокрую дорожку. Сколько раз она проходила по этой дорожке тем летом!
По густой мокрой траве пробежал порыв ветра, и Тане показалось, что в бурьяне кто-то прополз – кто-то отвратительный, скользкий.
Небо было тускло-серым, и никакого золотого города над ним, конечно, не было.
Она вспомнила, как ужасно закончилось то незабываемое лето, вспомнила, как уезжала из Петербурга, что творилось тогда у нее в душе, и ее невольно передернуло.