Для противодействия всему этому Хайек собрал на первую встречу на Мон-Пелерен замечательную группу либералов, большей частью людей, работавших в изоляции. Группа включала международно известных ученых в области экономической теории, политологии, философии (четверо из экономистов, участвовавших в этой первой встрече, позднее были удостоены Нобелевской премии); двое из участников – Вальтер Ойкен и Вильгельм Рёпке – были одними из главных архитекторов послевоенного немецкого экономического чуда. Задачей Хайека было создать условия для процветания либеральных тенденций в науке в надежде на то, что это привлечет общественное мнение. «Ведь настоящую проблему представляет распространенная иллюзия, будто свобода может быть предоставлена сверху, тогда как сверху можно лишь создать условия, которые позволили бы людям творить собственную судьбу» (с. 226).
Влияние Хайека оказалось глубоким и длительным: созданное им общество по-прежнему существует, а кроме этого были основаны и другие организации со схожими целями, особенно после начала возрождения австрийской школы. К этим организациям принадлежат Институт экономических дел в Лондоне; Институт гуманитарных исследований в Университете Джорджа Мейсона (Фэрфакс, штат Виргиния); Институт Катона в Вашингтоне, округ Колумбия; Институт Людвига фон Мизеса в Оберне, штат Алабама. Все эти группы внесли решающий вклад в возрождение либеральной мысли в США и в Европе.
Нам не нужно другого доказательства либерального возрождения, чем включение бывшей Восточной Германии в 1989 г. в состав Западной Германии; для Восточной Германии это было «новым открытием свободы», то, возникновению чего за 40 лет до этого в Западной Германии помог Хайек. И хотя было бы дерзостью называть Хайека пророком, главы 8, 10 и 11 содержат немало высказываний о природе немцев и германского народа, которые верны и поныне.
Как-то Хайек одобрительно процитировал знаменитый пассаж из «Общей теории» Кейнса о влиянии абстрактных идей на реальный ход дел. «И верные и ошибочные идеи экономистов и политических философов гораздо могущественнее, чем принято думать. Наделе мир подчиняется почти исключительно им»[28]. Собранные в настоящем издании тексты Хайека немало делают для подтверждения этой истины.
Питер Д. Клейн
Часть I Австрийская экономическая школа
Пролог Состояние экономической теории в 1920-е годы: взгляд из Вены[29]
Хотя мне кажется, что организаторы этой лекции желали, чтобы я пустился в воспоминания, до сих пор я сознательно выбирал темы, которые были тому помехой. Заводить такую привычку опасно, и непонятно, на чем остановиться, когда обнаруживаешь, что большей части аудитории воспоминания лектора неизвестны и неинтересны. Сам я в прошлом был не самым терпеливым слушателем подобных мемуаров и сейчас даже сожалею, что в свое первое посещение этой страны, 40 лет назад, мне не хватило ума выслушать и расспросить старого биржевого брокера, который, обнаружив мой интерес к экономическим кризисам, все говорил и говорил о кризисе 1873 г. – а я счел его занудой. Не знаю, с чего бы мне ждать, что вы будете терпеливей меня в свое время, тем более что мне по собственному опыту известно: стоит лишь дать себе волю, и вырываются всевозможные мемуары, которые проливают свет скорее на тщеславие рассказчика, чем на предметы более широкого интереса.
С другой стороны, как исследователь истории экономической мысли я зачастую тратил немало сил в тщетных попытках воссоздать интеллектуальную атмосферу прежних дискуссий, желая, чтобы участники этих споров оставляли хоть какие-нибудь сведения о своих отношениях с современниками, и, в частности, чтобы они делали это в том возрасте, когда их свидетельства еще достоверны. Теперь, стоя перед вами с намерением исполнить именно эту задачу, я хорошо понимаю, почему люди большей частью ее избегают; боюсь, что в такой попытке человек становится несколько эгоцентричным, и, если вам покажется, что я чрезмерно много говорю о собственном опыте, прошу вас помнить: в том, что я говорю обо всем этом, и состоит единственное (хоть, может, и недостаточное) оправдание моих речей. Не сомневаюсь, что, если мне когда-либо случится готовить эти лекции для публикации, все эти беседы придется сильно сократить. Но, в конце концов, это устное вступление – во многом всего лишь попытка поговорить со старыми друзьями, так что я дам себе волю.
Венский университет, когда я совсем молодым поступил туда в конце 1918 г., прямо с войны, и особенно экономическое отделение факультета права, был на редкость кипучим местом. Пусть материальные условия жизни были чрезвычайно трудны, а политическая ситуация весьма неопределенна, – поначалу все это мало влияло на интеллектуальный уровень, сохранившийся с довоенного времени. Здесь я не стану рассматривать вопрос о том, почему Венский университет, который до 1860-х годов был ничем не примечательным заведением, затем на 60–70 лет стал одним из наиболее интеллектуально продуктивных в мире, дав жизнь множеству всемирно известных научных школ в области философии и психологии, права и экономической теории, антропологии и лингвистики (если считать только школы, родственные нашей сегодняшней теме). Мне и самому непонятно, чем это объясняется и можно ли вообще объяснить подобные явления исчерпывающим образом. Достаточно отметить, что период интеллектуального расцвета в точности совпал с победой политического либерализма в этой части мира и ненадолго пережил господство либеральной мысли.
Возможно, сразу после окончания Первой [мировой] войны интеллектуальное брожение среди молодежи было даже сильнее довоенного, несмотря на то что некоторые крупные фигуры довоенного времени уже ушли и в рядах преподавательского состава, по крайней мере первое время, зияли заметные бреши. Отчасти это объясняется тем, что (как стало очевидно после Второй мировой войны) студенчество было более зрелым, а отчасти тем, что военные и первые послевоенные испытания породили острый интерес к социально-политическим проблемам. Хотя некоторые из тех, кто был постарше, стремились как можно быстрее завершить курс обучения, у молодежи годы, потерянные на службу в армии, породили скорее необычное стремление полностью использовать возможности, которые они так давно предвкушали.
Многие вопросы и проблемы, которые так горячо обсуждались в Вене, оказались в центре внимания западного мира чуть позже – отчасти, разумеется, из-за обстоятельств того времени, – и вышло, что в ходе моих скитаний у меня нередко возникало чувство, что «я здесь уже был»[30]. Темы наших дискуссий в значительной степени были предопределены близостью коммунистической революции – в Будапеште, до которого было рукой подать, несколько месяцев хозяйничало коммунистическое правительство, в котором важную роль играли интеллектуальные лидеры марксизма, позднее нашедшие прибежище в Вене, – а также неожиданный академический престиж марксизма, быстрое распространение того, что со временем стали называть «государством благосостояния», концепция «плановой экономики», тогда еще новая, но прежде всего опыт инфляции, какого не помнил ни один житель Европы. В то время в Вене уже набрал силу ряд чисто интеллектуальных течений, позднее покоривших западный мир. Я упомяну лишь психоанализ и зарождение традиции логического позитивизма, которая господствовала во всех философских дискуссиях.