Я лишь однажды встретился с ним в это время и расскажу об этом, поскольку причиной нашей встречи была программа возобновления и быстрого расширения международных связей. Чуть больше сорока лет назад я решил, что для честолюбивого экономиста крайне важно посетить США, как-то умудрился наскрести денег на это путешествие и почти заручился обещанием работы в случае, если я попаду-таки в Америку. Затем Визер попросил Шумпетера дать мне рекомендательные письма его друзьям в США. Так я оказался в его величественном кабинете – кабинеты президентов банков чем дальше на восток, тем грандиознее, и кабинету Шумпетера следовало бы располагаться в Бухаресте, а не в Вене, – и он снабдил меня пакетом максимально любезных рекомендательных писем ко всем крупным американским экономистам, настоящими посольскими верительными грамотами такого большого формата, что мне пришлось завести особую папку, чтобы они не помялись в пути. Эти письма оказались настоящими ключами к пещере сокровищ: возможно потому, что после войны я был первым экономистом из стран Центральной Европы, посетившим США, меня явно сверх всяких моих заслуг принимали такие экономисты, как Джон Бейтс Кларк, Селигмен, Сигер, Митчелл[69] и Г. Ф. Уиллис в Нью-Йорке, Т. Карвер в Гарварде (из-за краткости визита я не сумел встретиться с Тауссигом), Ирвинг Фишер в Йельском университете и Джейкоб Холландер в университете Джона Хопкинса. Именно благодаря этим рекомендательным письмам мне позволили выступить с завершающим докладом на последнем семинаре Дж. Б. Кларка – не о теоретических проблемах, а об экономической ситуации в Центральной Европе. И, наконец, когда мои надежды на получение работы не оправдались и мои небольшие средства иссякли, мне не пришлось мыть посуду в ресторане на Шестой авеню, в который меня уже приняли на работу, зато Джереми Дженкс из университета Нью-Йорка (точнее, из института Александра Гамильтона) нашел для меня место ассистента, что позволило мне посвятить свое время более интеллектуальным занятиям. Годом позже была предоставлена первая стипендия фонда Рокфеллера – по крайней мере первая для бывших врагов по войне – ив США хлынул все возрастающий поток европейских студентов, что и сделало такие контакты обыденными.
Должен признаться, что при моей увлеченности чисто теоретическими вопросами первое впечатление об экономической науке США оказалось разочаровывающим. Я быстро обнаружил, что великие имена, бывшие для меня родными, воспринимались моими американскими сверстниками как старомодные, что работа в намеченном ими направлении была прекращена, а имя Уэсли Клэра Митчелла, которым только и клялась тогда молодежь, было единственным, которого я не знал, пока не получил рекомендательного письма к нему от Шумпетера. Главными темами дискуссий были деловой цикл и институционализм. Именно в этот год был опубликован сборник под редакцией Рексфорда Гая Тагвелла[70] «Тенденции развития экономической науки» («The Trend of Economics»), претендовавший на роль программы институциональной школы. Первое, к чему принуждали заезжего экономиста, был визит в Новую школу социальных исследований, где требовалось выслушивать, как Торстейн Веблен саркастически и почти неразборчиво бормочет что-то перед группой восторженных пожилых дам – поразительно неприятное впечатление[71]. Похоже, что наиболее полезной и основательной из тогдашних дискуссий было обсуждение политики центрального банка, которое вращалось вокруг важного отчета Совета управляющих федерального резерва за 1923 г. Лозунгом тогдашних дискуссий, в рамках которого обсуждались все эти вопросы, была «стабилизация». Для меня так и осталось загадкой, каким образом стабилизация уровня цен или любого другого поддающегося измерению параметра может устранить воздействие тех разрушающих равновесие сил, которые исходят со стороны денег. Единственная статья, которую я написал в то время, была попыткой показать, что нельзя стабилизировать покупательную способность денег одновременно и внутри страны, и за рубежом. Я так и не опубликовал эту статью, потому что прежде чем я смог изложить ее на приличном английском, чтобы было не стыдно перед редактором, Кейнс выпустил свой «Трактат о денежной реформе»[72], в котором излагалась та же точка зрения. Мне кажется, что многих экономистов того времени этот трактат поразил совершенно новым подходом, хотя может показаться удивительным, сколь поздно до общего понимания доходят такие сравнительно простые вещи.
В то время все были зачарованы попытками экономических прогнозов, в особенности работами над созданием экономического барометра Гарвардской экономической службы; как бы сомнительно все это ни выглядело в ретроспективе, но знакомство с этими работами и с совокупностью методов обработки временных рядов экономических показателей было, как ни стыдно в этом признаваться, важнейшей – для профессиональной карьеры – практической частью добычи, с которой мы, экономисты, возвращались из США. Но было и существенное преимущество в том, что нам пришлось познакомиться с современными методами экономической статистики, которые тогда были еще совершенно неизвестны в Европе.
Не приходится сомневаться, что именно этот опыт посещения Америки подтолкнул меня и многих других к исследованию проблем взаимоотношений между денежной теорией и деловым циклом. Пожалуй, самым интересным исходным пунктом анализа служили ныне забытые, но тогда усиленно обсуждавшиеся теории «недопотребления» Фостера и Кэтчингса[73]. Но я счел эти работы, равно как и критические отклики на них (которые заслужили бы приз на самую злобную критику) удовлетворительными не более, чем результаты эмпирических работ Митчелла, которые ставили больше вопросов, чем давали ответов. Все это скорее отсылало меня назад к Викселлю и Мизесу, и побудило меня к попытке развить на заложенном ими фундаменте подробный анализ последовательных стадий делового цикла, в который мы все тогда еще верили. Именно над этим я работал большую часть тех семи лет, которые провел в Вене после возвращения из Америки. Когда я счел, что решение найдено, я набрался смелости опубликовать краткий очерк под названием «Цены и производство»[74]. Но вскоре мне стало ясно, что теория капитала, на которую я опирался, представляет собой чрезмерно упрощенную конструкцию для задуманной мной грандиозной надстройки. В результате большую часть следующего десятилетия я посвятил развитию более удовлетворительной теории капитала. Боюсь, что до сих пор эта часть экономической теории представляется мне наименее разработанной. Впрочем, я уже исчерпал время, отведенное на эту лекцию.
О второй половине 1920-х годов сказать особенно нечего. Может из за того, что я был главой научно исследовательского института, занимавшегося изучением делового цикла, мне представляется, что в центре общего внимания был американский экономический бум и гадания о том, сколько же он продлится. Репарационные платежи и проблема трансфертов были еще одной популярной у теоретиков темой, но я никогда особо не интересовался теорией международной торговли, и книга Хаберлера[75] вполне достойно подытоживает тогдашние дискуссии. Скорее всего, общие усилия теоретиков были направлены к интеграции различных школ. Мы в Вене были поглощены простым усвоением потока новых идей, которые шли отовсюду, в основном из Англии (одним из самых интересных авторов был Хоутри), однако все больше и больше из США.