От испуга Марджори вскрикнула и проснулась. Холодная испарина покрывала ее лоб. Дрожащими руками она включила настольную лампу, на часах было около семи утра. Спать больше не хотелось. Какой странный сон, подумала Марджори и направилась в душ.
2
Эрнест Гриффит приехал за ней на ярко-синей спортивной машине, на этот раз он сам сидел за рулем. Марджори с удивлением заметила, что одеты они практически одинаково, в белые костюмы полуспортивного типа, только у него с брюками, а у нее с юбкой ниже колен, но потом вспомнила, что покупала этот костюм в «Либертиз». Различие состояло в том, что на нем был свободный вязаный кардиган в синих тонах, а на ней синяя шерстяная накидка с пелериной и крошечная шляпка а-ля тридцатые годы, которые снова вошли в моду в этом сезоне. Про себя она отметила, что Эрнест великолепно смотрится в любом костюме, что неудивительно при его великолепной фигуре. Интересно, когда он только находит время заниматься спортом? — подумала Марджори.
— А что привело тебя в дом моих родителей? — решила нарушить молчание она. Впрочем, она могла бы поинтересоваться этим еще накануне.
— Из рассказов миссис Эйкройд, моей дальней родственницы, я вынес впечатление, что в доме твоих родителей среди собранных ими картин может оказаться именно то, чем интересуюсь я. Она любезно вызвалась представить меня. И действительно среди многочисленных сокровищ мое внимание сразу привлек рисунок Джона Констебля, выполненный черной и белой пастелью, «Ист-Берхольтская церковь».
— Ты поклонник Констебля?
— Разумеется, но дело не в том. Я собираю коллекцию картин и рисунков «Британия глазами художников». Хотелось пополнить ее рисунком Констебля. У меня есть даже один из видов Лондона на Темзе, выполненный Каналетто. Кстати, мы скоро будем проезжать это место, которое итальянец увековечил в том виде, каким оно было в восемнадцатом веке. Картина называется «Старый Уолтонский мост».
— И как тебя приняли мои родители?
— В высшей степени любезно и немного… снисходительно. — Эрнест лукаво усмехнулся.
Марджори засмеялась, и от первоначальной неловкости не осталось и следа.
— Но рисунок тебе продать отказались. Я угадала?
— Угадала. — Эрнест задумчиво сдвинул брови. — Когда истекает срок твоей стажировки в Британском музее?
— Через три недели.
— Значит, в следующем месяце ты уже могла бы приступить к работе у меня? Извини, — перебил он сам себя, — я не спросил, что ты решила.
Марджори опустила глаза и уставилась на свои руки в перчатках из тонкой мягкой кожи. Не могла же она признаться, что со вчерашнего вечера мысли ее заняты совершенно другим!
— Я еще ничего не решила, — честно призналась она.
— Наверное, у тебя уже есть и другие предложения?
Ей показалось, что в его вопросе таится какая-то двусмысленность, поэтому она не стала рассказывать ему о письме Кристофера. Даже имя его ей не хотелось упоминать в разговоре с Эрнестом. То, что творилось с ней после встречи с Гриффитом, казалось ей изменой старому другу, человеку, которому она когда-то дала обещание стать его женой. Пусть они и не были формально обручены, сознание вины подсознательно терзало ее в последнее время, и только сейчас Марджори ясно это поняла.
— Ничего особенно интересного, — нехотя ответила она, слегка порозовела и нахмурилась, поскольку пришлось солгать. Как искусствоведа предложение Кристофера больше привлекало ее, нежели работа в магазине Гриффита.
— С такими родителями, как у тебя, ты могла бы вообще не работать. Занялась бы домашней коллекцией для собственного удовольствия, — заметил Эрнест. — Но тебя такое положение не устраивает, я прав?
— Не устраивает, — подтвердила Марджори, взглянув на его мужественный профиль с тяжелым подбородком. — Как ты догадался?
Эрнест улыбнулся.
— Мне почему-то кажется, что мы с тобой сделаны из одного теста. — Удерживая руль одной рукой, он быстро накрыл ее узкую кисть другой рукой и нежно сжал ее.
От его прикосновения озноб пробежал по спине Марджори. Она застыла на сиденье. Хватило одного прикосновения Эрнеста, чтобы тело, которое ей удалось приструнить с помощью холодного душа, вновь заговорило о себе требовательно и властно. Она напрягалась изо всех сил, чтобы ничем себя не выдать.
К счастью, в это время Эрнест отвлекся.
— Смотри, вот это место, о котором я тебе говорил. Если бы не Каналетто, мы никогда не узнали бы, как здесь все выглядело в восемнадцатом веке.
Марджори смотрела на Темзу, вдоль которой они ехали, но мысли ее были не о художнике восемнадцатого века, а о Гриффите. Не желая признаваться себе, что влюбилась, она думала о том, что он ни словом не обмолвился о своей личной жизни. А вдруг он женат? В его возрасте — а ему уже, должно быть, около тридцати — мужчины, как правило, женаты. А если нет, то имеют постоянную любовницу. Его нежный поцелуй вчера, что он означал? Возможно, он и забыл о нем как о пустяке, не имеющем для него значения, и даже не подозревает, какую бурю вызвал в ее душе этот пустяк, какие физические мучения доставило ей ночью собственное тело, с такой готовностью отозвавшееся на его призыв. Но, если судить по его поведению сегодня, как женщина она его не интересует. И внимателен он к ней только потому, что, непонятно по какой причине, заинтересован в ее поступлении к нему на службу. А Марджори готова душу прозакладывать, лишь бы снова оказаться в его объятиях, прижаться к его груди…
Почувствовав, что краснеет, она запретила себе думать об этом. В конце концов, где ее чувство собственного достоинства? Она не из этих женщин, которые позволяют себе вешаться мужчине на шею. Как бы ни было велико ее тяготение к Гриффиту, она сумеет справиться с собой. Лишь бы он не прикасался к ней, не подходил слишком близко… Интересно, он со всеми будущими сотрудницами так носится, как с ней? Или она исключение? Вероятно, из-за ее родителей он так любезен с ней.