Хорошо еще, что они не успели провести вскрытие. Иначе пришлось бы так и записать в свидетельстве о смерти: причина смерти – вскрытие…
Он слез на пол, сделал шаг, другой.
Как ни странно, у него ничего не болело, наоборот, он чувствовал себя удивительно сильным и здоровым. В покойницкой было холодно, но этот холод ничуть его не беспокоил, он только придавал бодрость и энергию. А то, что здесь было темно… это было вообще здорово, темнота отчего-то особенно его радовала. Кстати, он удивительно хорошо видел в темноте. Куда лучше, чем прежде. Вот только ужасно хотелось есть – до судорог, до головокружения. И еще… еще он никак не мог вспомнить, что с ним было раньше, до аварии. Если честно, он и аварию не помнил. Если это действительно была авария.
И еще у него чесалась и горела шея.
В дальнем конце мертвецкой, возле неплотно закрытой двери, послышался какой-то шум.
Он обернулся и увидел человека в белом халате. Тот странно себя вел – пятился, размахивал руками…
При виде человека он почувствовал себя как-то странно. Голод стал еще сильнее, и отчего-то ему показалось, что тот человек возле двери чем-то может ему помочь…
Он пошел к человеку, но тот взмахнул руками и упал.
Он подошел ближе, оглядел лежащего, облизнулся…
Голод стал просто невыносимым.
Да что это с ним?
Он сделал над собой усилие, обошел лежащего человека, вышел из мертвецкой.
За дверью был короткий коридор и еще одна дверь.
Открыв эту дверь, он оказался в другом коридоре, длинном, тускло освещенном льющимся из дальнего окна бледным расплывчатым светом уличных фонарей.
Он пошел вдоль коридора, толкнул одну дверь, другую…
Одна дверь особенно привлекла его внимание. Она была заперта, но он сильно надавил плечом, и дверь распахнулась.
Это было странно: раньше у него никогда не хватило бы сил высадить дверь плечом.
Он вошел внутрь и оказался в кладовой. Здесь был и большой белый холодильник, и стеллаж, на котором лежали коробки и пакеты с крупами, сахаром и хлебом. Он вспомнил, что голоден, разорвал один пакет, достал хлеб… и бросил его: хлеб не вызывал у него ничего, кроме отвращения.
В растерянности подошел к холодильнику, открыл.
На полках лежали масло, колбаса, сыр, стояли кастрюльки и судки с едой. Есть хотелось, но вся эта еда отчего-то не привлекала его.
Тем не менее он неуверенно взял кусок колбасы, потянул в рот, прожевал…
Вдруг желудок скрутило судорогой, он согнулся, и его стошнило колбасой.
Что же с ним такое происходит?
Он обвел взглядом содержимое холодильника, снова почувствовал тошноту, закрыл дверцу и торопливо покинул кладовую.
Снова оказался в коридоре и пошел вперед…
Очередная дверь заставила его остановиться.
Он привычно надавил плечом, вошел в большую комнату, где было несколько белых столов с какими-то медицинскими приборами и три закрытых шкафа. Отчего-то его неудержимо потянуло к одному из этих шкафов.
Он распахнул дверцу.
Внутри, на узких белых полках, стояли пробирки с темно-красной жидкостью. При виде этой жидкости голод стал еще сильнее. Жидкость издавала удивительный, волнующий запах. Он схватил одну пробирку, другую и жадно выпил их содержимое.
Это было восхитительно. Никогда прежде он не пробовал ничего вкуснее. Чуть солоноватая жидкость наполнила желудок чудесным теплом, тепло разлилось по всему телу.
Он хватал пробирки одну за другой и пил, пил, пил…
Опомнился, только когда выпил все, что было в шкафу.
Голод пропал, самочувствие стало еще лучше, чем прежде. Хотелось петь и танцевать.
Он чувствовал необычайный прилив сил. Вообще, он никогда, даже в молодости, не чувствовал себя таким сильным и молодым, как сейчас.
Он закрыл шкаф.
Только теперь до него дошло, что это такое.
Это – медицинская лаборатория, а восхитительная жидкость в пробирках – кровь…
Ну и что? Он слышал и читал, что многие народы употребляют кровь в пищу. Кровь очень полезна и питательна, и если не все еще оценили ее вкус, то это – вопрос привычки…
В окно заглянула луна. Он отступил в сторону – отчего-то не захотелось, чтобы лунный свет коснулся его кожи.
Тут вдруг он осознал, что ходит по больнице совершенно голым.
Открыл еще один шкаф, нашел там белый халат и мягкие тапочки без задников. Халат был маловат, тапочки сваливались, но лучше так, чем ничего.
Он снова вышел в коридор.
Теперь его переполняла странная пьянящая радость.
Впереди открылась одна из дверей, появился человек в мятом белом халате…
Отчего-то он понял, что лучше не попадаться этому человеку на глаза, и юркнул в темную дверную нишу.
Человек, негромко напевая, прошел мимо.
Почему-то ему снова захотелось есть, но это чувство быстро прошло – он был еще сыт.
Опять стало тихо.
Он крадучись двинулся по больнице, переходил из коридора в коридор, с этажа на этаж, пытаясь вспомнить, что с ним было прежде и кто он, собственно, такой.
Время быстро шло. Небо за окном начало понемногу светлеть, и тогда его охватила паника.
Это светлеющее небо… отчего-то оно пугало его.
Пока еще ничего, но потом, когда окончательно рассветет… нельзя остаться один на один с этим небом! Нельзя остаться наедине с солнечным светом! При одной мысли о солнечном свете его охватил ужас. Пока не рассвело, нужно найти себе какое-то убежище!
Больница тем временем начала оживать, где-то раздавались голоса, звякала посуда. Впереди в коридоре показалась санитарка со столиком на колесиках.
Он дернул первую попавшуюся дверь, оказался в подсобке, где уборщица держала свой инвентарь – ведра, швабры, дешевую бытовую химию. Здесь был еще стенной шкаф, и он забрался туда, вжался в дальний угол, завесив себя какими-то старыми ватниками.
Тут было тихо, спокойно, а самое главное – темно.
Он закрыл глаза и провалился в глубокий черный сон без сновидений.
И вот сейчас он снова проснулся, выбрался из своего убежища и огляделся.
Опять была ночь, а ночь – это его время.
Опять безумно хотелось есть.
Но впереди долгая осенняя ночь, так что он успеет насытиться.
А еще за это время нужно найти какое-то более надежное убежище, куда он сможет спрятаться на рассвете.
Немного выждав, он выбрался в коридор.
Больница понемногу затихала.
Кое-где еще раздавались голоса, ходячие больные в застиранных халатах переходили из палаты в палату – искали собутыльников или так – поговорить.
Он пробирался по коридору, инстинктивно выбирая самые темные места, затаиваясь, прижимаясь к стене, когда навстречу попадался человек. Его потянуло вниз, он нашел темную лестницу и спустился в больничный подвал. Там, перед неплотно закрытой дверью, горела тусклая пыльная лампочка. Он раздраженно покосился на лампочку, свет которой вызывал неприятное, болезненное чувство. Из груди неожиданно вырвалось глухое рычание. Впрочем, вопрос решился просто: подняв с пола обломок кирпича, он бросил его в лампочку. Сразу стало темно и спокойно.
Впрочем, тут же открылась дверь, оттуда вытек неприятный желтоватый свет, в нимбе этого света появилось злое красное лицо. Тетка в сатиновом халате огляделась и прошипела:
– Опять лампочка лопнула! Надо Федьке сказать…
Он инстинктивно вжался в темный угол, тетка его не заметила, вернулась, неплотно притворив за собой дверь.
Из-за двери выбивался тусклый электрический свет.
Свет его раздражал, но гораздо сильнее этого раздражения был голод, сводивший внутренности судорогой, темным ядом проникавший в каждую пору.
Отчего-то он подумал, что там, за дверью, можно как-то утолить голод.
Он подкрался к двери, приоткрыл ее, осторожно заглянул.
За дверью была кладовая, где держали одежду больных, пока они лежали в больнице. Кладовщица Васильевна шарила по карманам чужих пальто и курток, искала там забытую хозяевами мелочь. Она была так увлечена этим занятием, что не сразу услышала скрип двери. Услышав, повернулась в испуге – подумала, что ее застала за предосудительным занятием старшая медсестра Марья Дмитриевна или еще кто-то из начальства. Однако на пороге кладовой стоял какой-то доходяга из больных – бледный, сутулый, с горящими воспаленными глазами, в кое-как застегнутом халате с чужого плеча.