Это произошло в два часа ночи, когда Хрущев, находясь в изрядном подпитии, вел беседу с Томпсоном, его женой, французским послом и секретарем ЦК Компартии Италии. Хрущев заявил Томпсону, что Запад дорого заплатит, если не удовлетворит его требование о выводе союзнических войск из Берлина. «У нас тридцать ядерных бомб для Франции, более чем достаточно, чтобы уничтожить эту страну, – сказал Хрущев, глядя на французского посла. – Кроме того, – добавил он, – мы запасаем по пятьдесят бомб для Западной Германии и Британии».
Джейн Томпсон предприняла неудачную попытку свести разговор к шутке, когда спросила, сколько ракет Хрущев приготовил для Дяди Сэма. «Это секрет», – улыбнулся Хрущев.
Понимая, что беседа принимает нежелательный оборот, Томпсон предложил тост за предстоящий в Париже саммит с Эйзенхауэром и возможность улучшения отношений. Однако советский лидер продолжал расточать угрозы, заявив, что если соглашение на встрече четырех великих держав не будет достигнуто, то он подпишет договор с ГДР, который покончит с пребыванием западных стран в Берлине. Томпсону удалось закончить беседу только в шесть утра. Он ушел, понимая, что отношения сверхдержав зависят от неспособности Хрущева вспомнить на следующее утро то, что он говорил ночью.
Утром Томпсон направил телеграмму президенту Эйзенхауэру и государственному секретарю Кристиану Хертеру, в которой сообщил высказывания Хрущева, заявив, однако, что их не надо понимать буквально, поскольку советский лидер был в состоянии подпития. Томпсон высказал предположение, что Хрущев просто хотел «внушить нам важность» берлинской проблемы.
Спустя год, когда Томпсон остался дома и часы пробили двенадцать, Хрущев был более трезвым, чем на прошлой встрече Нового года, и находился в более добродушном настроении. Когда бой курантов возвестил о наступлении Нового, 1961 года и зажглись лампочки на новогодней елке, установленной в Георгиевском зале, Хрущев поднял бокал и предложил тост, который партийные лидеры примут как руководство к действию и который повторят во всех дипломатических телеграммах, разлетевшихся по миру: «С Новым годом, товарищи! Каким бы хорошим ни был старый год, новый год будет еще лучше!»
Зал взорвался аплодисментами. Объятия. Поцелуи. Поздравления.
Хрущев поднимает традиционные тосты за рабочих, крестьян, интеллигенцию, марксистско-ленинскую философию и мирное сосуществование народов во всем мире. «Мы считаем, что лучшей является социалистическая система, но мы никогда не будем пытаться навязывать ее другим странам», – говорит Хрущев.
В зале воцаряется тишина, когда Хрущев адресует свои слова Кеннеди: «Дорогие товарищи! Друзья! Господа! Советский Союз прилагает все усилия, чтобы установить дружеские отношения со всеми народами. Я думаю, никто не упрекнет меня, если я скажу, что мы придаем большое значение улучшению отношений с США. Нам хочется надеяться, что Соединенные Штаты стремятся к тому же. Мы надеемся, что новый американский президент подобно свежему ветру развеет спертый воздух между США и СССР».
Человек, годом раньше подсчитывавший количество атомных бомб, которые он сбросит на Запад, принял позу миротворца. «Во время предвыборной кампании, – сказал Хрущев, – господин Кеннеди сказал, что если он станет президентом, то извинится перед Советским Союзом» за полеты разведывательных самолетов над территорией СССР. Хрущев сказал, что хочет оставить «этот неприятный эпизод в прошлом и не возвращаться к нему… Мы верим, что, голосуя за господина Кеннеди и против господина Никсона, американский народ неодобрительно относится к политике холодной войны и ухудшению международных отношений».
Хрущев вновь поднял полный бокал: «За мирное сосуществование народов!»
Аплодисменты.
«За дружбу и мирное сосуществование всех народов!»
Бурные аплодисменты.
Хрущев не случайно дважды повторяет «за мирное сосуществование». Второй раз это еще и декларация о намерениях в отношении Кеннеди и заявление о решимости в отношении коммунистических соперников. Оценивая экономические возможности и новую ядерную угрозу, Хрущев в своем знаменитом секретном докладе на XX съезде высказал новую идею о том, что коммунистические страны могут мирно сосуществовать и соревноваться с капиталистическими странами. Однако его противники отдавали предпочтение более агрессивным сталинским идеям о мировой революции и более активным приготовлениям к войне.
К началу 1961 года призрак Сталина представлял для Хрущева большую угрозу, чем угроза с Запада. После смерти Сталина в 1953 году Хрущев получил в наследство Советский Союз с 209-миллионным населением и десятками национальностей, занимающий более шестой части обитаемой суши. В ходе сражений Второй мировой войны Советский Союз потерял 27 миллионов убитыми, было разрушено 17 тысяч советских городов и 70 тысяч деревень. Это не считая тех миллионов людей, которые погибли во время параноидальных сталинских чисток и в голодные годы.
Хрущев обвинил Сталина в том, что тот начал ненужную, дорогостоящую холодную войну, когда Советский Союз еще не оправился от предыдущей войны. В частности, осудил Сталина за берлинскую блокаду 1948 года, когда диктатор недооценил решимость США и переоценил возможности Советского Союза, и это притом, что Соединенные Штаты сохраняли ядерную монополию. В результате Запад прорвал блокаду, затем в 1949 году было основано НАТО[4] и в том же году создана отдельная Западная Германия.
Советский Союз дорого заплатил за то, что Сталин, по мнению Хрущева, «не продумал все должным образом».
Протянув Кеннеди оливковую ветвь в виде новогоднего тоста, в два часа ночи трезвый Хрущев отвел в сторону западногерманского посла Ганса Кролля. Для Хрущева шестидесятидвухлетний немец был вторым по значимости западным послом после отсутствующего в этот вечер Томпсона. Однако они были более близки, чем Хрущев и американский посол; их связывало то, что Кролль бегло говорил по-русски и придерживался мнения, обычного для немцев его поколения, что его страна со всех точек зрения – исторической, культурной и политической – более тесно связана с Москвой, чем с США.
В сопровождении Анастаса Микояна, заместителя председателя Совета Министров, и Алексея Косыгина, члена Президиума ЦК КПСС, Хрущев и Кролль прошли в ту же приемную, в которой годом ранее советский лидер в разговоре с Томпсоном высказывал угрозы в адрес Запада. В тот год Кролль в знак протеста покинул празднование Нового года после того, как советский лидер использовал новогодний тост для того, чтобы назвать Западную Германию «реваншистской и милитаристской».
Однако на этот раз Хрущев был в благодушном настроении и позвал официанта, чтобы тот налил Кроллю крымского шампанского. Сам Хрущев пил сухое красное армянское вино; он объяснил Кроллю, что врачи запретили ему пить водку и другие крепкие напитки. Кролль наслаждался личными беседами с Хрущевым и в такие моменты старался стоять как можно ближе и говорить полушепотом, чтобы подчеркнуть существующую между ними близость.
Кролль родился на четыре года позже Хрущева в прусском городе Дойч-Пекар, который в 1922 году отошел Польше под названием Пекары-Сленске. Впервые он познакомился с русским, когда мальчиком ловил рыбу в реке, разделявшей германскую и царскую империи. В 1920-х годах он провел два года в Москве в качестве дипломата, когда послевоенная Германия и новый коммунистический Советский Союз, в то время две наиболее критикуемые страны в мире, заключили Рапалльский договор, который положил конец их дипломатической изоляции, и сформировали антизападную, антиверсальскую коалицию.