Купец все рассчитал правильно: больная мать, безденежье и неясное будущее в полупустом, постепенно угасающем городе не оставляли ей никаких шансов к сопротивлению. Когда он сделал ей предложение, бедняжка не смогла ответить отказом, тем более, что и мать ее, прослезившись, тут же дала свое благословение на брак.
Вскоре они обвенчались, по настоянию Марза в том же самом соборе, где купец впервые увидел ее….
5
Боль в сломанной ноге не обманула: весь последующий день и всю ночь на Понтийском море бушевал шторм. И лишь спустя еще трое суток, погожим майским утром в трапезундский порт пришел долгожданный корабль из Таны с грузом соленого лосося и икры. А вскоре и сам капитан – невысокий, эмоциональный итальянец лет тридцати с небольшим, явился к консулу с докладом.
Главную новость, что помимо рыбы в трюме его корабля находятся еще двадцать пленных турок, среди которых шестеро янычар, капитан выпалил чуть ли не с порога. Марза как раз завтракал, но, услышав такие новости, тут же позабыл о своей трапезе, и рука его с ложечкой, полной обожаемого им местного творога, застыла на полпути к уже открытому рту.
А возбужденный капитан тем временем продолжал, брызгая слюной:
– Синьор, вчера мы наткнулись на сильно потрепанный бурей турецкий корабль. Я принял решение атаковать! Команда сразу же сдалась, а янычары (их было человек сто, не меньше!) попытались сопротивляться. Синьор, они дрались как черти из преисподней, ранив двадцать и убив четырнадцать моих людей! – последние слова капитан почти прокричал, гневно сверкая черными, как маслины, глазами. – Если бы не арбалеты и кулеврины, нам бы пришлось туго. Янычары дрогнули лишь после того, как мы перестреляли большую их часть. Оставшиеся шестеро сложили оружие… Мои солдаты хотели тут же их вздернуть, но я решил повременить с казнью до прибытия в порт. Повесить ведь никогда не поздно. К тому же их командир неплохо говорит по-нашему. На допросе он рассказал, куда направлялось их судно… Я подумал, что это будет вам интересно, синьор, и сразу же поспешил к вам с докладом…
– И куда же они направлялись? – быстро спросил купец, тыльной стороной ладони вытирая испачканные творогом губы.
– Для усиления блокады Константинополя, синьор. Их было…
– А судно? Что вы сделали с судном? – нетерпеливо перебил купец, сразу вспомнив неласковые глаза посланника Венецианской республики и его вкрадчивый, дающий инструкции голос: «С турками по возможности ни в какие конфликты не вступать, не провоцировать, но и слабости своей тоже не показывать…»
– Пустили на дно, синьор. Так оно, я думаю, спокойнее.
«Так оно действительно спокойней, – мелькнуло в голове купца. – А то, не дай бог, эту посудину еще выбросит на контролируемый османами берег, или какой-нибудь турецкий корабль натолкнется на нее в море. На генуэзцев османы вряд ли подумают, те – чуть ли не ноги готовы целовать их султану, лишь бы разрешил торговать в подконтрольных ему городах, а вот на венецианцев, чей корабль в ноябре месяце за отказ остановиться и заплатить мзду за проход потопили в Босфоре турецкие пушки, – о эти проклятые Хиссары! – вполне могут».
По правде говоря, у Марза, как и других колонистов, узнавших о Босфорской трагедии и страшной участи команды потопленного судна – матросов казнили, а капитана посадили на кол, – давно чесались руки поквитаться с погаными, но так, чтобы одновременно не провоцировать. И не провоцировали: плавали через Босфор все также гордо и независимо, но немалую пошлину турецким мытарям после того случая все-таки платили. Скрипели зубами, но платили, ибо грозен был вид двух османских крепостей по обеим сторонам пролива…
А тут такой случай отомстить. И концы, как говорится, в воду…
– Правильно, капитан, – удовлетворенно кивнул купец и тут же добавил. – Я хочу видеть янычар. Всех шестерых.
Пока ждали пленников, Марза пригласил капитана позавтракать вместе с ним, и даже распорядился, чтобы гостю принесли что-нибудь посущественнее творога, но сам уже не притронулся к еде, охваченный странным волнением, словно это, в общем-то, заурядное происшествие имело какое-то отношение к его личному несчастью…
Наконец ввели скованных одной цепью янычар. Первое, на что обратил внимание купец, были их лица: все в синяках и кровоподтеках.
– Мои рогацци чуток погорячились, – словно угадав его мысли, весело отозвался капитан, и прежде чем отправить в рот очередную порцию смоченных лимонным соком говяжьих лепестков добавил: – Пустяки, синьор. Пускай еще спасибо скажут, что сразу же не повесили…
Все пленники были одеты в суживающиеся у щиколоток шаровары красного цвета и когда-то белые, а теперь потемневшие от крови и пота рубахи, плотно облегающие их крепкие тела. На некоторых, правда, были еще зеленые кафтаны, или, вернее, то, что от них осталось после солдатских рук. Бритые наголо, безбородые, но с усами, примерно одного роста и возраста – купец дал бы самому старшему не больше двадцати лет – пленники показались ему братьями. В глазах – плохо скрываемая тревога, но не страх. «Не страх, – отметил про себя Марза. – Такие больше боятся неизвестности, чем смерти».
Янычары!
Джорджио знал, что готовят их из христианских мальчиков, насильно оторванных от родительского дома и увезенных в самое сердце империи османов, где их заставляют забыть свою веру, семью и родину, закаляют физически и воспитывают в духе преданности магометанству и султану. Верные псы последнего, готовые умереть по первому его слову.
Прищурившись, купец смотрел на юношей, еще не зная, что с ними делать. Судьба остальных пленников, запертых сейчас в пропахшем рыбой и тухлой водой трюме, его нисколько не волновала. Путь этих несчастных был уже предопределен: невольничий рынок, галеры, рвущие тело удары бичей и скорая смерть от переутомления. Им просто не повезло, как могло бы не повезти и захватившему их капитану и его команде, как могло не повезти и самому купцу… Правда, у Марза хватило бы денег выкупить себя на свободу. Что касается стоящих перед ним янычар, то что-то мешало купцу поступить с ними обычным порядком. Какое-то нутряное чувство подсказывало Марза, что они еще могут ему пригодиться…
– Вот этот – их командир. Он знает наш язык, – коротенький палец капитана, украшенный массивным золотым перстнем, ткнул в одного из стоящих. Тот, на кого он указывал, был несколько выше своих товарищей и, судя по развороту плеч и развитости угадывающейся под рубахой мускулатуры, обладал значительной физической силой.
Марза встал и, тяжело опираясь на трость, подошел поближе, чтобы получше рассмотреть его, а когда приблизился, едва сдержал удивленное восклицание. У юноши были точно такие же глаза, как у его жены: необычного светло-серого цвета (правда, один из них почти заплыл, но другой был ясен и лишь чуть сощурился, встречая пристальный взгляд венецианца).
«Быть может, это само провидение подает мне знак», – мелькнуло в смятенной голове купца. С преувеличенной, чтобы скрыть свое замешательство, суровостью он спросил:
– Ты, правда, знаешь наш язык?
– Да, синьор, – на ломанном итальянском ответил юноша, почтительно наклонив стриженую голову.
– Кто ты по национальности? На турка ты вроде бы не похож…
– Я – серб….
– А откуда знаешь язык?
– Мой отец позаботился об этом…
– А кто твой отец?
– Сербский властель…то есть князь. Он погиб под Варной девять лет назад…
– Какие языки ты еще знаешь?
– Турецкий.
– Ну, это понятно..
– Еще я знаю греческий, синьор… и немного латынь…
– Хорошо, – кивнул головой купец и, собираясь с мыслями, на мгновение замолчал.
Какой-то ошалелый, залетевший в раскрытое окно жук, несильно, но колко ударился ему в щеку и, с недовольным гудением, снова уплыл к залитым солнцем кипарисам и ясно проглядывающему меж ними бирюзовому клину моря.