– Ишь ты, лучше новой! – восхитилась Михайлиха. – То‑то бабы мне завидовать будут. А я ребятам молока принесла, да и на затируху хватит. – Она запахнула обновку, хозяйственно погрузив руки в карманы. У дверей оглянулась: – Ты затируху‑то знаешь, как делать?
Да уж справлюсь, в Ростове досконально научилась; это не «Заготзерно», молча парировала Ира, а руки уже ловко растирали… нет, затирали муку – темную, грубого помола, да слава Богу, что такая есть, – с кипятком. Нашлась луковица и сделала маленькое чудо: запахло супом. Не настоящим, конечно, супом, – во всяком случае, не тем, что остался на плите в день их отъезда, – так ведь и они уже становились другими… Там, дома, Тайка долго сидела бы с надутыми губами, упрямо отводя взгляд от тарелки. Левочка съел бы лениво несколько ложек бульона, а гущу – ни‑ни. Одну бы ложечку той «гущи» сюда, в эту затируху – вот попировали бы… Даже забелить нечем. Как нечем? А молоко!.. Хозяйка не поскупилась, принесла полную кринку, так что впервые за долгое время дети наелись. Почти.
Пока Ирина раздумывала, как разумней поступить с драгоценным пшеном из второго мешочка: наварить ли каши или добавлять каждый день в затируху, – в окно легонько стукнули. Поля, соседка.
После того, как Михайлиха триумфально прошествовала по деревне в возрожденной кацавейке, в окошко их домика стучали часто. Чего только не приносили! Из старых брюк ушедшего на фронт мужа требовалось сшить новую юбку для жены; из пропахшего нафталином сарафана той, кого уж давно нет в живых, наоборот, брюки для внука; из огромного и жесткого, как асфальт, драпового пальто… Ирина с сожалением покачала головой: «Не возьмусь. Тут без машины не справиться, а машины у меня нет».
Поля помолчала, чуть прищурившись, будто решая про себя, продолжать или уходить.
– Ну а если, – она сделала паузу, – а если будет машина… Ты с машиной‑то… Не спортишь?
У Иры чуть дрогнули уголки губ:
– Не спорчу.
– Пойдем, – гостья решительно водрузила драповый монумент на лавку и вышла первой. По пути рассказала, что картошки в этом году полно, гороху тоже. А ты в «Заготзерне» вроде? Смотри, чтоб Тереха твои трудодни не проморгал.
– Убогий он, – вставила Ира, идя следом.
– Убо‑о‑гий!.. Зато на фронт не попал. Как же: «убогий». Так и просидит всю войну у бабьих юбок.
– Он не женатый разве?
– Был женатый, а теперь вдовеет. Девятый год пошел.
Шли молча. Ира спросила нерешительно:
– Случилось что, или родами?..
– Катерина‑то? Не, она легко рожала. Трое у них с Терехой было, два мальца и девонька, ма‑а‑ахонькая совсем.
«С кем же он детей оставляет?» – чуть не спросила Ирина, но запнулась о прошедшее время.
– Славная девчушка была, – продолжала Поля, – Тереха в ней души не чаял. Все на руках ее носил, уже когда все лежали, встать не могли. Мальчишки первые померли, потом Катя, а девонька последней. Так у Терехи на руках и отошла, точно уснула.
– Отчего… они все?
Женщина не обернулась, только шаг замедлила:
– С голоду. – И снова пошла быстрее, что было очень кстати, ибо лица собеседницы не видела.
Ира сама видела немного, потому что Полина спина вдруг раздвоилась, а вскоре несколько Поль то расходились веером, то сливались опять в одну, пока наконец эта одна не распахнула дверь сарая, кивнув походя на домишко рядом: «Тут я живу».
Темновато, как и во всяком сарае. В углу сутулятся мешки с картошкой – недавно копала. Сено под ногами, как и в любом другом сарае.