Молодой чиновник прошел между клумбами, смерив Соньку неодобрительным взглядом, и почтительно склонился к лысине начальника, совершенно расплывшемся в истоме.
Чиновник. Время отправляться на британский пароход "Галифакс".
Приоткрыв глаза, начальник недовольно взглянул на своего подчиненного и слабым от неги голосом простонал.
Начальник. У нас достаточно времени, дорогой мой. Боже! Как она поет! Я изнемогаю! Ах, уж эти цыганки! Садитесь, мой дорогой. Вместе насладимся. Такое не каждый день услышишь. 9. Экстерьер. Причал. У борта "Галифакса". День
Хриплые граммофонные звуки Российского гимна все еще доносятся с верхней палубы "Галифакса".
Конные плошадки вытянулись вдоль ржавого борта английского парохода, и биндюжники, под строгим наблюдением таких же дюжих служителей таможни, спешат вверх и вниз по сходням, таская на плечах и складывая штабелями на конные площадки ящики и мешки с конфискованной контрабандой.
С замирающим подвывом гимн "Боже, царя храни" пришел к концу на хриплом граммофоне.
И как только он умолк, британские матросы, до того замершие по стойке "смирно", ожили, зашевелились, а капитан, которого чуть не хватил удар при виде биндюжников, опорожняющих трюмы "Галифакса", опустил руку, отдававшую честь русскому гимну, и, разъяренный, ринулся было к начальнику таможни, меланхолично глядевшему мимо него в морские дали.
И как раз в этот момент граммофон снова захрипел. На сей раз британский гимн "Правь, Британия, морями". Матросы снова замерли в строю. Английский капитан поспешно отступил к ним, и его рука отчаянным жестом взяла под козырек.
Разгрузка трюмов "Галифакса" биндюжниками продолжалась с новой силой.
Цудечкес, как человек штатский, не соблюдая этикета, проковылял по палубе к начальнику таможни и фамильярно взял его за локоть.
Цудечкес. Король! Я приношу свои поздравления. Полный успех! Вся Одесса умрет от зависти! И антр ну, но между нами, этот мундир смотрится на вас намного лучше, чем на начальнике таможни Александре Ивановиче. 10. Экстерьер. Роскошнейшая улица в центре Одессы. Вечер
Самый модный магазин сияет зеркальными окнами витрин с рекламой "Последний крик парижской моды".
Манекены с безжизненными улыбками на алых губах застыли в самых невероятно элегантных позах за зеркальным стеклом: господа с закрученными вверх усами, с завитыми кудрявыми бакенбардами в вечерних костюмах и в черных шелковых цилиндрах, другие - - в клетчатых спортивных, третьи - в чрезвычайно смелых одеждах парижских денди... и дамы, дамы, дамы... черные и белые кружева, шелка, мадаполам, шикарные бюсты и не менее роскошные зады. И каждая кокетливо держит в отставленной ручке яркий многоцветный зонтик или лорнет.
Золото, серебро, хрусталь. Концентрация богатства и роскоши, с которыми может соперничать только нарядная публика, прогуливающаяся вдоль витрин по самой богатой улице Одессы и разодетая не хуже манекенов за зеркальным стеклом, словно их отражение.
Рыжие полицейские, как каменные статуи, ревностно и грозно оберегают мир и покой этой улицы шикарных витрин, чтоб, упаси Бог, никто чужой не сунулся с кувшинным рылом в калашный ряд.
Внезапно смятение охватило гуляющую публику, дамы брезгливо наморщили свои носики, возмутились вслух исключительно на французском языке, мужчины уронили монокли. Полицейские дружно грянули в свистки.
Странная процессия появилась у зеркальных витрин с рекламой "Последний писк парижской моды", как ветром сметая прогуливающуюся благородную публику с тротуара: толпа уродливых старых оборванцев - - городских нищих обоего полу. Процессию обитателей городской богадельни возглавлял старый Арье-Лейб. Живописные обноски не покрывают все его нечистое тело.