– В хрустальной чистоте, – подтвердил следователь. Из дальнего угла донеслось язвительное кхеканье Родиченкова. На него удивленно обернулись. – Говорят, Заманский прилетает, – Родиченков, добившийся всеобщего внимания, повёл пухлым плечиком. – Как бы он это самоубийство наизнанку в убийство не перелицевал. Как все бездельники, Родиченков, вроде, не прислушиваясь, слышал всё, что говорится другими. – Как Заманский? Почему?! Откуда? – Куличенок, дотоле благодушный, всполошился. – Ну, приезжает! Что с того? – Лукинов неприязненно зыркнул на болтуна. – Заманский – друг покойного. И приезжает на похороны. Только и всего. – Вот как, – Куличенок озабоченно поскреб лысину. – Так точно, что отравился фосфорными спичками? – по-иному, требовательно обратился он к Брусничко. – Вдруг напутали? Брусничко насупился. Патологоанатом с тридцатилетним стажем, он имел репутацию профессионала вдумчивого и глубокого. Больше того, история самоубийств была его страстью. Говорят, старый циник не засыпал, не почитав на ночь «Анализ соматической патологии при завершенных суицидах». Или хотя бы, – не полистав картинки. Но и своенравием славился непомерным. Попытка поставить под сомнение сделанное им заключение выводила Брусничко из себя. Особенно, если исходила от человека, по его мнению, мало смыслящего. Отложив пинцет, он демонстративно оглядел начальника следствия. – Я к тому, что больно способ чудной, – теряясь под насмешливым взглядом, объяснился Куличенок. – Это ж надо, – спички фосфорные раздобыл. Будто никаких других путей, чтоб в мир иной уйти, не существует. – Живут не как все. И даже в мир иной не по– людски уходят, – поддакнул Радиченков. – Ишь ты, – «не как все». Суетимся, собственного прошлого не ведая, – назидательно произнес Брусничко. – Вот и изумляемся всякий раз, когда с необычным сталкиваемся. А это необычное, к вашему сведению, в девятнадцатом веке, пока не появились серные спички, чуть ли не основным способом самоубийств слыло. Особенно среди молодёжи, – на почве любовных психозов. Страшная штука была. Те, кто на их производстве работал, поголовно, говорят, от некроза челюстей умирали… Видали, какие звери? Разгрызи головку и – привет. Он вынул из коробки здоровенную спичку, продемонстрировал. – Одной такой за глаза бы хватило. А он аж три штуки для верности запихал. – Так, может, всё-таки насильно? – вновь вскинулся Куличенок. Нижняя губа Брусничко оскорбленно наползла на верхнюю. – Будя воздух-то молотить, – не считаясь с начальственным авторитетом, рубанул он. – Сам подойди глянь, если чего понимаешь. Ты попробуй такую махину взрослому мужику меж зубов запихать, и чтоб бесследно? А тут ни пятнышка, ни ссадинки, ни гематоминки ни на шее, ни на теле, ни на запястьях. Конечно, в морге с лупой прошарю. Но и без того очевидно, что всё сам проделал. Самоубийство как конфетка. Аж в обёрточке…Несите в труповозку. Он разрешающе кивнул мнущимся санитарам с носилками. Потянул с рук перчатки, – свою работу он закончил. Куличенок успокоился, – хоть и сварлив по – стариковски патологоанатом, зато дотошен. Заключению его можно было смело довериться, – за тридцать лет ни одного прокола.
И всё-таки весть о приезде бывшего «важняка» лишила начальника следственного управления равновесия. В дверях приостановился. Не повернув головы, погрозил толстым пальцем в сторону Лукинова. – Заманскому ни под каким предлогом, никакой информации! Приехал хоронить, вот пусть и хоронит! Он вышел. – Пять лет прошло, а до сих пор дрейфит, – ухмыльнулся Брусничко. – Станешь дрейфить, когда с такой сволотой, как Заманский, столкнёшься, – неожиданно вступился за начальника следствия Радиченков. – Хоть меня возьми. Сколько из меня этот жидяра при осмотрах места происшествия крови попил! Чуть не так, начальству стучал. А не так, по-евонному, всякий раз выходило. Вроде, стараешься. А у него всё претензии. И то, что в иудейство своё отбыл, так по мне и слава Богу. Был бы патриот, разве б слинял? А так: раз Родина по фигу, то и катись. Не велика потеря.
Лукинов и Брусничко недобро переглянулись. Медик разлапистой походкой подошел к криминалисту.
Ухватив за пухлое плечо, рывком развернул.
– В хлебальник хошь? – задушевно поинтересовался он. – С чего это? – Радиченков перетрусил. О могучей силе старого врача рассказывали притчи. – С того, что патриот. Нынче что ни бездельник, то обязательно патриот. Штучных профессионалов выживают, а раздолбаи вроде тебя тихой сапой до пенсии проваландаются. Не сдержавшись, тряхнул так, что Радиченков клацнул зубами. – Покалечишь, облом! – закричал он в страхе. – Гляди, а то могу и рапорт! Кое-как вывернулся, обернулся за подмогой к Лукинову. – Не видел и не слышал, – отрубил тот неприязненно. – И вообще, забирай вещдоки и чтоб к завтрему все следы были обработаны. А то я тебя похлеще Заманского отбуцкаю. Радиченков нащупал портфель, с оскорбленным видом ретировался к лифту. Дождался, когда раскроются створки. – Надо же. Вроде, не евреи. А как нерусские! – почувствовав себя в безопасности, выкрикнул он, уже через закрывающуюся дверь. Из опустевшего коридора донёсся всхлип. Лукинов вышел. На табуреточке, под дверью, сидела, сгорбившись, ширококостная молодая женщина. Угрюмое выражение некрасивого лица и черный, накинутый на голову платок придавали ей скорбный, монашеский облик. – Ах, да! С тобой ещё! – спохватился следователь. – Валентина Матюхина? Ничего нового не скажешь? – Он всё для меня, для малыша моего… – не поднимая головы, выдохнула та. – И платил…Я на основной работе меньше получала. – Ладно. Запиши координаты и – свободна. Понадобишься – вызову, – Лукинов отпустил удручённую уборщицу. Вернувшись, увидел, что Брусничко извлёк из баула трехсотграммовую флягу со спиртом, разлил спиртное по золоченым коллекционным стопкам. – Работу, можно сказать, закончили, – он протянул стопку следователю. – Осталось вскрыть, сактировать и – в архив. Тут даже Заманскому не над чем будет поурчать. За него? – За него, – охотно согласился Лукинов. Выпил, продышался. – Я, Палыч, мудрые слова недавно услышал: историю пишут победители. Брусничко недоумённо отёр бороду. – Это я к тому делу скинхедов. Куличенок напортачил так, что поганой метлой гнать надо было, а его – в начальники подняли. А лучшего следака, который загубленное дело вытянул и раскрыл, из органов выдавили. И фамилию Заманского если и поминают, то ругательно. А случись наоборот, и окажись тогда наверху Заманский… – А мог оказаться наверху? – усмехнулся, наливая по второй, Брусничко. Лукинов сбился. Вопрос оказался в самую точку, будто игла в нерв угодила.
3
Самолёт летел в ночи. Дремали укрытые пледами пассажиры. Кто-то храпел – с посвистом и бульканьем. Отгородившись от внешнего мира наушниками, безмятежно подмурлыкивала плейеру Аська. Потом и она, ткнувшись головой в отцовское плечо, засопела. А вот к Заманскому сон не шёл.
Ещё пять лет назад он совершенно не помышлял об увольнении из органов и уж тем более – об отъезде из России. Всё произошло в одночасье.
В Привокзальном районе, в Нижней Китаевке, ночью, на стройке, ударом ножа был убит молодой узбек-гастарбайтер Хикмат Усманов. Страдающая бессонницей старушка видела, как в час ночи сосед по дому Бароничев в возбуждённом состоянии выбежал из подъезда и пошёл в сторону стройки, а полчаса спустя вернулся обратно. Была допрошена тридцатилетняя сожительница Бароничева, которая призналась, что состояла с Усмановым в интимной связи, о чём сожитель узнал и угрожал ей и любовнику расправой. Сам пятидесятилетний Иссак Бароничев подтвердил, что действительно после очередной ссоры с сожительницей вышел на улицу и минут сорок отсутствовал в квартире. Но ходил не на стройку, а в продуктовую палатку за ней, где можно было в ночное время купить выпивку. Причастность свою к убийству отрицал категорически. На молокозаводе, где Бароничев работал завпроизводством, его характеризовали, как спокойного, бесконфликтного человека. Изъятый в доме Бароничевых нож к раневому каналу убитого не подошёл. Других доказательств вины не было. Тем не менее Бароничев был арестован. Областным судом признан виновным в убийстве и осужден к десяти годам лишения свободы. Следователь Куличенок за оперативное раскрытие неочевидного тяжкого преступления был поощрён и повышен в должности.