Замысел японского главнокомандующего маршала И. Ойямы заключался в обходе русского правого крыла, на котором располагалась 2-я русская армия ген. А.В. Каульбарса, силами 3-й армии ген. М. Ноги. Чтобы отвлечь русские резервы и растрепать их, японцы сначала ударили по левому русскому крылу, занимаемому 1-й армией ген. Н.П. Линевича. Затем, стараясь не понижать накал атак, японцы стали перебрасывать войска на свой левый фланг. По дороге они последовательно атаковали располагавшуюся в центре 3-ю русскую армию, после чего уходили на поддержку 3-й японской армии. В итоге Куропаткин, полагая, что противник будет атаковать против русского левого фланга или на крайний случай в центре, стал брать войска из 2-й армии и перебрасывать их на участки других армий. Так, уже через два дня после начала операции из состава 2-й Маньчжурской армии был изъят ее лучший корпус – 1-й Сибирский.
Вместо того, чтобы, согласно своему же первоначальному плану, перейти в наступление 2-й армией, вынуждая японцев растрепывать свои резервы, генерал Куропаткин вновь предпочел ведение пассивной обороны. Оценивая опыт Русско-японской войны, русские генштабисты пишут: «Корни неуспеха перехода в наступление 2-й армии на правом крыле находятся уже в директиве генерала Куропаткина, предоставлявшей барону Каульбарсу выбор направления атаки – левым или правым флангом вперед. Опять, следовательно, контратака армии должна была начаться не всеми силами, а с одного крыла, уступами, не оправдавшими уже себя в сражении под Сандепу»[8]. Это позволило 3-й японской армии успешно выполнить маневр на охват 2-й русской армии, одновременно атакованной с фронта 2-й японской армией ген. Я. Оку. Надо сказать, что японцы и не имели иного шанса, как маневр, так как они, во-первых, атаковали русские укрепленные позиции, а во-вторых, уступали русским в численности на 60 тыс. бойцов.
Ведя оборонительные бои, под давлением неприятеля части 2-й Маньчжурской армии были вынуждены отойти на левый берег реки Хуньхэ, всецело отдав японцам инициативу действий. Тем не менее в боях 17–22 февраля натиск 2-й и 3-й японских армий был остановлен. Как видим, здесь ген. Н.В. Рузский получил неоценимый опыт ведения оборонительных действий против смелого и предприимчивого противника. Спустя 10 лет генералу Рузскому придется столкнуться с учителями японцев – немцами.
Невзирая на успех обороны, утром 24 февраля 1-я японская армия ген. А. Куроки провала ослабленный непрерывными перебросками и перегруппировками русский центр в районе Киузана. Это позволило противнику развалить надвое русский фронт. Вечером А.Н. Куропаткин приказал отступать, лишь санкционируя начавшийся стихийный отход. В ходе отступления части 2-й и 3-й русских армий перемешались и в панике отступали на север. Высшие штабы этих двух армий потеряли управление отступавшими войсками. Отпор организовывался отдельными небольшими отрядами, возглавляемыми офицерами среднего звена. По счастью, японцы не преследовали, что не позволило противнику превратить поражение русских в катастрофу. Мукден – это отличный пример паники сразу нескольких армий: «Это именно отступление, перешедшее в конце в бегство двух целых армий (1-я армия отступала в относительном порядке и не была никем тревожима), стоило значительно дороже, чем продолжавшиеся в течение многих дней бои к югу от Мукдена»[9]. Что касается Рузского, то в ходе отступления он упал с коня, получив травму.
Потери русских под Мукденом составили около 90 тыс. чел., в том числе 30 тыс. – пленными. Мукденская оборонительная операция побудила ряд русских военачальников не опасаться, но даже бояться обходов, предпринимаемых умелым врагом. Ген. Н.В. Рузский не стал исключением. Как только в сентябре 1914 г. он будет назначен на пост главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта, то, помня Мукден и Танненберг, станет драться с немцами не иначе, как сплошным оборонительным фронтом. При этом ставка будет делаться на превосходство в численности, а не на контрманевр. База такого подхода в мировоззрении генерала Рузского была заложена в неудачной для русского оружия Русско-японской войне 1904–1905 гг.
Окончание войны для ген. Н.В. Рузского, как и для всей армии, прошло в мелких стычках с истощенным противником на Сыпингайских позициях. Наградами за Маньчжурскую кампанию генералу Рузскому стали ордена Св. Анны 1-й степени с мечами и Св. Владимира 2-й степени с мечами. А в 1907 г. Рузский был введен в состав комиссии как член Верховного военно-уголовного суда по расследованию дела о сдаче Порт-Артура, что «свидетельствовало о его высоком профессионализме, авторитете в обществе, честности и принципиальности»[10]. Следовательно, генерал Рузский стал одним из тех военачальником, каковые, как считалось, успешно прошли школу войны с Японией.
С конца 1906 по начало 1909 гг. ген. Н.В. Рузский командовал 21-м армейским корпусом. В то же время «командование корпусом прерывалось длительными командировками и продолжительными отпусками, общее время которых составило около года (350 суток). Подобное командование вверенными соединениями и частями позволяет сделать естественный вывод, что вряд ли будущий главнокомандующий был озабочен ростом своего профессионального мастерства. Даже при наличии желания, объективно сделать это было проблематично из-за постоянного отрыва от выполнения прямых функциональных обязанностей командира корпуса»[11]. Затем, в связи с состоянием здоровья, он был назначен членом Военного совета; в том же 1909 г., производится в генералы от инфантерии. В конце 1911 г. ген. Н.В. Рузский награждается орденом Белого Орла.
Работая в Военном совете, ген. Н.В. Рузский принял самое активное участие в разработке различных уставов и наставлений русской военной машины. В частности, именно генерал Рузский был автором последнего «Устава полевой службы», утвержденного 27 апреля 1912 г. Составленный Н.В. Рузским русский «Устав полевой службы», по мнению советских исследователей, «являлся лучшим уставом в Европе накануне Первой мировой войны. В нем наиболее полно и правильно освещались вопросы наступательного и оборонительного боя, а также действия войск в бою»[12]. В отношении же стратегического характера устав 1912 г. всецело исходил из установок на краткосрочную войну. В частности, «Устав был далек от правильного понимания масштабов и напряжения надвигавшейся войны… привлечение ратников [ополчения] 2-го разряда исключительно для тыловой службы приводило к тому, что при наличии в России мужского населения призывного возраста свыше 25 млн чел., под ружье могло быть поставлено всего 8 млн»[13]. В 1915 г. решать вопрос о призыве на фронт ополченцев 2-го разряда пришлось законодательным путем – Государственной думе и Государственному совету.
Одним из ближайших помощников Н.В. Рузского в составлении Устава явился заведующий обучающимися в Николаевской военной академии офицерами полковник М.Д. Бонч-Бруевич – брат одного из ближайших сподвижников В.И. Ленина – В.Д. Бонч-Бруевича. Рузский и Бонч-Бруевич, который в период Первой мировой войны являлся сотрудником Рузского, были знакомы еще до Русско-японской войны по совместной службе в Киевском военном округе и дружили семьями. И тот, и другой являлись креатурами военного министра ген. В.А. Сухомлинова, в свое время бывшего помощником командующего войсками Киевского военного округа ген. М.И. Драгомирова, а затем его преемником. Характеризуя работу Н.В. Рузского над «Уставом полевой службы», один из наиболее видных представителей «научной школы» в среде Генерального штаба ген. Н.Н. Головин утверждает, что В.А. Сухомлинов избрал в авторы Устава именно своего друга Рузского потому, чтобы спасти свои устарелые взгляды ударной тактики, провалившиеся уже в Русско-японскую войну. Например, из Устава был исключен «встречный бой» как отдельный вид боя. Н.Н. Головин пишет, что «ген. Н.В. Рузский был persona grata у ген. Сухомлинова». А ближайшим помощником генерала Рузского был М.Д. Бонч-Бруевич, которого военный министр почитал «за крупный военный талант»[14].