– Что? – воскликнул Денвер, пытался приподняться, но учитель уже заметил волнение и появился, чтобы рассказать, какое это увлекательное занятие – изучать новую тему по алгебре, знакомиться с новыми терминами и наслаждаться трудностями. – Да я тебе сейчас так подберу, что мало не покажется.
Но на уроке ничего не сделаешь – это факт. Как бы Денвер не рыпался, не пытался придумать что-то достойное для своего обидчика, у него ничего, кроме «Еще не вечер, Карлсон» не получилось.
– Как это похоже на нас – один класс, а столько переменных, – подвел черту своим примером тему урока учитель. Никто не засмеялся, и только мистер Уинс оценил свою шутку и открыл рот с желтыми подгнившими зубами. Карл снова вернулся к бесполезной розне букв и чисел, как через минуту услышал за спиной.
– После уроков… я тебе покажу Сопли.
Числа уже оседлали буквы и кричали им вперед, когда Мистер Уинс решил в оставшееся время дать возможность отличиться. Валидол первым пошел к доске. Карла вызвали третьим, после Заячьей губы, но задача оказалась труднее, чем у всех.
– На земле существует три тысячи тайн. Для того чтобы найти их отправились в путь две тысячи четыреста тридцать семь любознательных. Как правильно распределить тайны между участниками этой экспедиции, чтобы все были довольны.
Буквы не хотели драться, ссылаясь на то, что им нужно пойти в поход. Числа не отпускали их, так как тоже хотели, но на всех не хватало, поэтому розня возобновилась.
– Некоторые из них… – начал говорить мальчик, – некоторые из них должны остаться дома.
Все засмеялись. Сейчас он видел, как числа держат буквы в воздухе, подкидывают их и не торопятся отпускать. Разве не достаточно того, что их значительно больше? Но их, кажется, это не волновало, они продолжали.
– Но как же по-другому. Или тайн должно стать на тысячу, две больше, чтобы они смогли их поделить…
Смех возобновился. Все смеялись. Денвер, Базилик, Желудочный сок, Революция, Топинамбур, Забинтованный, Валидол, Олень, Заячья губа, все… И Паприка тоже.
– Карл… – сказал мистер Уинс, широко улыбаясь. И он тоже. Эдипов комплекс, Щекастый, Обруч, Геракл, Веник, Зеркальный, Ундервуд, Фламинго гоготали, как полоумные. Паприка со второй парты улыбаясь показывала на учебник литературы, на котором было выведено «Карлитература».
– Не надо меня так звать, – закричал мальчик. – Я не хочу!
Учитель растерялся. Он тут же достал очки и стал их вытирать, но понимая, что это не помогает, повернулся к классу, чтобы там найти ответ.
– А у него боязнь своего имени, – поднялся Базилик, и Денвер тут же добавил. – Так что хочешь его напугать, зови Карлом. Это что-то вроде уязвимого места.
Учитель так и не мог выйти из ступора – он замер и не знал, как поступить – на него никогда не кричали ученики. Тем временем класс уже поверял Карла на уязвимость, произнося его имя снова и снова.
– Хватит! – зажимал мальчик уши, но, даже, закрыв их, он все равно слышал отчетливо:
– Карл, Карл. Каррррррл!
– Нет, – закричал мальчик и попятился к выходу. Тем временем мистер Уинс вышел из растерянного состояния и произнес:
– Прекратите.
Но это прозвучало так тихо, что никто не обратил внимания на этот шепот. К тому же детей было трудно остановить. Они продолжали. Наверняка, они хотели отомстит Карлу за свои прозвища.
– Нам нужно продолжать, – с отчаянием в голосе произнес учитель, и тут же имя стоящего мальчика пропела половина класса с таким неистовством, что мистер Уинс подошел к окну, как будто надеялся найти спасение там. Но класс ликовал – нашлось уязвимое место у человека, которого давно нужно было проучить.
Карл не выдержал, добежал до двери, открыл ее и, отталкиваясь от стены, побежал.
– Карл у Клары украл кораллы… – неслось вдогонку. – Стой! – заголосил знакомый тембр Денвера. – Он не должен уйти! – продолжил Базилик.
Но мальчиков не отпустили с урока, а нарываться на неприятности, которые могут привести к встрече с мистером Поком, их не слишком радовала. Через мгновение в классе затихло, и только голос следовал за ним попятам.
– Карл у Клары…
Но Клары никакой не было. Был только Карл, думающий, что кроме него не бывает других мальчиков по имени Карл и если и есть такие, то они живут в другом месте. Не в этом городе, школе, где уважают не только самого человека, но и его имя тоже. Поэтому он несся по коридору, пошатываясь, как будто после еще одной драки. К тому же она оказалось значительно серьезнее.
2
Важно то, что Карл стал привыкать к прозвищам. Он не любил свое имя, но предпочитал и других не называть. Ему казалось, что имя должно быть дано по достоинству. Если он назвал Шермана Трафаретом, то это значит только одно – он похож на него. Он видел в раздевалке на пупке такие кубики, такие ровные, по которым можно чертить геометрические фигуры. Если Дорик был похож на зайца, у него выступали зубы, и он при походке даже попрыгивал, то как такого не назвать Заячьей губой. Да он должен благодарить его за то, что тот так верно подметил это. А Геракл намного лучше Карика, не правда ли? Тем более, двенадцать подвигов (начиная с поднятой руки на всех уроках истории, заканчивая внеплановыми дежурствами в последний день учебы перед каникулами) Карик успел совершить – и все в пределах школы. Поэтому звание школьного Геракла ему идет намного больше, чем беззвучный Карик. Да все получили свои имена за то, что они такие. Не какие-то там Марки, Зои, Бобы – они же Забинтованный, Фламинго и Топинамбур, точно говорящие о том, что у первого постоянные переломы, вторая – ярко одевается, а третий – тихий, как подземная груша.
Но никто этого не понимал. Всем нравились глупые имена, и они гордились, что у них есть названия для тела, пусть и не совсем понятное название, но свое. Как ни пытался Карл убедить хотя бы одного человека из школы, что человек вправе сам выбрать себя имя, как рубашку, как место в кинотеатре, как свое будущее, все смеялись над ним. И только Эллис серьезно отнеслась к его словам, позволяя называть себя Паприкой, но все равно до конца не понимала, почему он так бурно реагирует на ее «карлики». Она смеялась и как бы была и за тех, у кого есть имена, данные при рождении, и за тех, кто довольствовался кличками.
И даже были попытки сказать об этом учителям. Карлу казалось, что уж они-то точно смогут понять его – они взрослые люди, которым наверняка за столько лет наскучили их ничего незначащие имена и фамилии. Чего взять с глупых и мало что понимающих учеников – они может быть, еще не скоро поймут это. Но взрослые – совсем другое дело. Однако он слишком наделся на взрослое поколение. Попытки ни к чему не привели. Те пожимали плечами, не принимали его всерьез, не думали, что мальчик говорит об этом сознательно. Они пытались его переубедить, перетянуть на свою сторону, и Карл перестал докучать их своими идеями, оставив силы для более сговорчивых. Но таких не было на горизонте. Разве что оставались родители, но он пока не решался сказать им.
Впереди еще три урока. Злая химичка, слишком добрая литераторша и учительница музыки, на уроках которой он не любил петь, как все, а пытался сразу по ходу песни менять текст (имена героев песни, как можно нетрудно догадаться). Постепенно переосмысливая слова, называя Робина – Жадным увальнем, он добивался того, что все, как один повторяли не оригинал, а ту версию, что предлагал Карл, доводя учительницу до негодования. Что там впереди? Мисс Зеленая маска, Ветвистый дуб и Моцартина. Ни за что! Обязательно найдется и для него задачка, самая трудная, конечно, над которой все будут потешаться. Не пойдет!
– Музыкарл… – неожиданно произнес он, сплюнул и поплелся в неизвестную сторону.
– Ты чего не на уроке? – раздался бас. Жертва репрессий – тонкий, долговязый мальчик, дежурный по школе, дотошный, как пылесос, стоял перед ним. Карл бы ниже его на две головы и для того, чтобы понять, что тот хочет, пришлось задирать голову, как в кинотеатре на первом ряду. – Еще плюешься здесь, – недовольно произнес тот.