Пыльный тоннель, в котором проводник резко остановился и прервал свое бормотание, ничем не отличался от всех предыдущих. Старик опустился прямо на глинистый пол, поджав тощие ноги и указав рукой напротив себя. Он остался стоять и вызывающе прищурился на морщинистое лицо.
– Где же твои братья, старик? Или, не дождавшись нас, они одряхлели и скончались? Тогда мир их праху…
Слова прозвучали громко и нелепо. Ты понял это и разозлился еще больше.
– Что ты говорил на улице Оружейников, чужеземец?
– Говорил? Я не говорил, я смотрел… Но если ты собираешься исполнить предписание об оскоплении, то ты переоценил силы свои, старый человек…
– Лишь нам самим ведомы пределы сил наших. Что ты говорил, глядя на шествие, чужеземец? Говори, не бойся, здесь стихии не властны над витражами. Как и витражи над стихиями… Отвечай.
Ты вспомнил удлиненное лицо Аль-Хиро, мокрую спину носильщика, задушенного всадника… Лгать не хотелось.
– Отведи глаза, что меня победили, возлюбленная моя, волосы твои – стадо коз, что сбегают с гор гилеадских, как разлом граната…
Холодный ветер пробежал по коридору, закрутив воронки пыли. Ты остановился, с удивлением глядя на вставшего старика.
– Ты сам нашел смену ритма во второй стихии, чужеземец? Или ты искал в древних витражах?…
– Оружейник, сгибая спину, назвал меня Мастером. Почему бы и тебе не называть меня так, старик?
– Мастера стоят над словами, а ты… Слова стоят над тобой. Нет, ты не Мастер, ты куколка, зародыш, и неизвестно будет родившееся из тебя… Иди по крайнему левому каризу, человек, и ты выйдешь на свет. Я сам найду тебя. Потом. Не ходи на площадь Истины, чужеземец. Не надо… Прощай.
Дороги ты не помнил, но смутная уверенность не покидала тебя весь обратный путь. Выйдя на свет, ты опустился на запыленный камень и стал ковырять сухую землю концом ножен. Из кусков реальности никак не хотела складываться мозаика правды. Мозаика. Витражи. Смена ритма в третьей стихии. Или во второй?
В памяти неожиданно всплыло высокое, почти коническое здание в одном из переулков города, обычно кишащем нищими и юродивыми, но в этот раз непривычно безлюдном. Узкие выщербленные ступени незаметно погружали входящего в светящуюся разноцветную пыль, медленно текущую из оконных витражей, едва различимых в немыслимой глубине купола. Церковь? Или у них нет церквей?… Наверное, нет – потому что у седого неприветливого старца, изображенного на стене и неуловимо схожего с сегодняшним гостем, не наблюдалось привычного астрального нимба, не было апостольского смирения с примесью непогрешимости. Что ты знал, старик, чего не знаю я, что ты нес людям?… Что ты не сумел им донести?
– И, как пчелы в улье опустелом, дурно пахнут мертвые слова, – прошептал ты, вставая с камня и запрокидывая голову к небу.
Пошел дождь.
– Ты ошибся, – сказала жена, беря иголку с ниткой. – На улице Оружейников ты говорил не те слова. То есть те, но более правильно.
– Это не важно, – ответил Мастер. – Смена ритма во второй стихии все равно сохранилась.
* * *
В восьмой день он все-таки пришел на площадь Истины. Всю дорогу он уговаривал себя, что делает это вовсе не из-за прекрасных глаз местной звезды, а назло старому лохматому колдуну, назло своей дурацкой судьбе, назло… Назло всему, но чему именно – всему, – он так и не выяснил, хотя продолжал яростный внутренний монолог, даже стоя на холодном мраморе площади и слушая Голос. Голос шел ниоткуда и заполнял мягким бархатистым тембром все пустое пространство. «Это мы уже ели, – раздраженно подумал он. – Трубы, укрытые в стенах, и лысый оратор у мундштука. Очень впечатляюще для чувствующих себя орлами».
Половины сказанного разобрать не удалось, но общий смысл сводился к тому, что серьезно говорить с ним станут лишь по прохождении какого-то Лабиринта Химер. Открывшаяся в стене дверь, видимо, и указывала путь в этот невеселый лабиринт. Он переступил порог. Архитектура здесь не отличалась разнообразием. Лабиринт, как лабиринт. Вполне. Первый час он шел, держась за эфес и готовясь к любым ловушкам. Потом ему надоело.
…Госпожа моя, триста лет,
Триста лет вас все нет как нет!
На чепце расплелась тесьма,
Почтальон не несет письма,
Триста долгих-предолгих лет
Вы все пишете мне ответ…
Он шел и шел, казалось, этому не будет конца, казалось, здесь сроду не было никаких ловушек, а только вечное кружение по нескончаемым коридорам и вечное напряжение от ожидания неведомо чего. Он ускорил шаг. Потом побежал.
…Простите меня, о моя госпожа,
Простите меня,
Я снова стучусь в ваш семнадцатый век
Из нашего дня,
Простите меня, мой чужой человек,
Простите меня.
Сквозь время, за черный провал рубежа,
Из скуки оков,
Я все-таки вырвусь, моя госпожа,
Вы только дождитесь меня, госпожа,
Вы только простите меня, госпожа,
Простите во веки веков!…
…Ты вылетел на залитую солнцем площадь и замер. Металл конских нагрудников, металл тяжких лезвий, металл солдатских глаз. Вперед протолкался толстый безбровый евнух в бирюзовом халате.
– Что ты видел в лабиринте, человек?
– Ничего, – оторопело бормочешь ты.
– Вы слышали! – торжественно махнул скопец в адрес толпящихся воинов и снова повернулся к тебе. – Разве ты не знал, что повелевающие словами не являются на площадь Истины? Но ты не из Высшей Ложи, и я вижу меч на твоем бедре… Мастера не носят оружия. Ты не Мастер, и ты не воин. Ты чужой, ты оборотень. Убейте лжеца!
К сожалению!!! По просьбе правообладателя доступна только ознакомительная версия...