Очень скучной жизнью она жила, сделал он вывод через пару недель. После того как занавешивались шторы, девушка раздевалась почти догола. Оставшись в одном белье, она влезала в спортивный костюм, обувала на ноги то ли валенки, то ли войлочные сапоги, куталась в громадную шаль и забивалась в угол широкого дивана, занимавшего большую часть ее комнаты.
Когда она ест? – недоумевал он. Он никогда не видел ее с тарелками. Она что-то пила из чашек, может, чай или кофе, но никогда не ела дома. Даже бутербродов! И просиживала вечера напролет либо перед телевизором, либо с книгой.
Дура и Курица, решил он через месяц, не зная, какое лучше подойдет ей прозвище.
На втором этаже, прямо над квартирой Синяка, жила семья малахольных: отец, мать и двое сыновей-подростков. Они не занавешивались, решив, что с улицы их второй этаж совершенно не просматривается. То, что старый дом был зажат с двух сторон многоэтажками, откуда их жизнь можно было наблюдать как на ладони, их совершенно не заботило. Мать бродила по комнате порой в чем ее родили – это когда детей не было дома. Папаша так вообще даже сыновей не стеснялся.
Жили они шумно, заполошно и суетно. Малахольные, решил он через две недели и перестал смотреть на их окна совсем.
Рядом с их квартирой располагалась квартира Неизвестного. Он по-настоящему интриговал его, ухитрившись ни разу не попасться ему на глаза. В окнах горел свет, предметы переставлялись с места на место: двигались стулья, кресло, появлялась и исчезала посуда со стола, но самого жильца он ни разу не видел. И шторы были, как назло, глухими. Ничего сквозь них не было видно. Ничего! Не то что у Курицы. Неизвестный и на выходе не встретился ему ни разу. Как он попадал в дом и как из него выходил, оставалось для него тайной.
А прямо над квартирой Курицы жил одинокий старик. Вот кто был ему по-настоящему симпатичен. И он даже прозвище ему придумал достойное – Академик!
Просторная комната старика была уставлена книжными полками, забитыми книгами, чертежами, громадными альбомами, которые он вечерами с удовольствием рассматривал. У дальней стены, слева от входа в его комнату, стоял скромный диванчик, накрытый клетчатым пледом. У окна – громадный, как остров, письменный стол. В углу стола стояла настольная лампа под огромным красным абажуром. Рядом лежала лупа в футляре и непременно раскрытая книга. Каждый вечер Академик включал настольную лампу, пододвигал к столу кожаное кресло. Усаживался в него, набросив на плечи клетчатый плед с дивана. Брал в руки книгу и лупу и читал. В середине вечера он мог неожиданно прервать чтение, подойти к стеллажу, выдернуть тубус с чертежами, развернуть их на столе и подолгу их рассматривать тоже сквозь лупу. Потом чертежи сворачивались, убирались обратно в тубус и на стеллаж. Чтение возобновлялось.
Старик нехитро питался, аккуратно прибирая потом крошки со стола в ладонь, согнутую ковшиком. Часто варил кофе на спиртовке, которая стояла у него на подоконнике.
Окон он никогда не занавешивал, потому что у него не было штор вообще.
Вот и все. Все жильцы, странным образом появившиеся в доме и невольно привлекшие его не занятое ничем внимание…
Телефон!
Он вздрогнул, отвернулся от окна, у которого стоял уже полчаса, посмотрел на аппарат на барной стойке. Телефон звонил восьмой раз за вечер! Кто может ему звонить так часто? Что от него могло быть кому-то нужно? В девять тридцать вечера!
Те люди, которые могли так надоедать ему, вернее, могли осмелиться так надоедать, теперь для него не существовали. Они уехали далеко. И они для него умерли. Навсегда!
Телефон захлебывался в истошном треньканье, не думая замолкать. Егор с сожалением глянул на старинный дом с пятью освещенными окнами, поставил на подоконник широкий стакан со скотчем и пошел к телефону.
Стакан на подоконнике был его хитростью. За ним надлежало вернуться. А вернувшись, он снова станет наблюдать чужую жизнь в старом доме. Стыдно признаться, но с некоторых пор это стало для него небольшим развлечением. Он даже диалоги придумывал для жильцов, придумывал им истории, неурядицы, проблемы, помогая потом их разрешать.
Может, он сходил с ума от одиночества?
Егор протянул руку к телефону и тут же подумал, что его одинокая жизнь ничуть не хуже одиночества рыжей девицы, забивающейся каждый вечер в угол дивана, как на насест. Курица!
Нет, у него все не так. У него своя фирма, пускай и небольшая и с весьма скромной прибылью, но все же это лучше, чем ничего. У него прекрасная квартира, которую он уже выкупил и обставил по своему вкусу. У него большая черная машина, которую он очень любит и ласково называет Жучок. У него отдых случается два, а то и три раза в году. И еще у него намечаются отношения с красивой девушкой по имени Света.
Нужны ему были эти отношения или нет, он пока не определился. Инициировала их роман Света. Он пока сопротивлялся, но с каждым днем все более вяло и неактивно. И в пятницу, к примеру, они договорились созвониться и сходить куда-нибудь.
Сегодня был вторник.
– Да! – рявкнул он в трубку, намеренно показывая, что раздражен восьмым за вечер звонком.
– Егор… Егор, это я…
Знакомый голос с легкой хрипотцой, который, он искренне надеялся, больше никогда не услышит, прошил его мозг огненной строчкой. В желудке сделалось пусто и холодно, во рту сухо и горько. А сердце – вероломный предатель – тут же восторженно заметалось.
Она позвонила?! Что-то не так с ее безоблачным счастьем?! В чем-то подвел ее любимый?! Не выдержал проверки, не выдержал сравнения с ним – с Егором?!
– Егор?! – поднялась интонация до тревожного вопроса. – Это ты?
– Да, – ответил он, стараясь, чтобы голос не дрожал и не сипел. – Это я, Лена.
– Господи, слава богу! – выдохнула она так, как могла только она одна выдыхать, когда радовалась, когда любила его. – Я уже подумала, что ошиблась номером. Звоню, звоню весь вечер. Никто не отвечает…
Она замолчала. Он должен был, наверное, сейчас спросить, как ее дела. Или что она хотела. Но он молчал. Он растерялся. Он не знал, как нужно вести себя, если она сейчас снова начнет свои штучки. Она была на них мастерицей, его бывшая девушка Лена, сбежавшая от него с его близким другом, почти что братом. Она могла заговорить сейчас его до обморока и уже к утру оказаться снова в его кровати.
А завтра…
А завтра могла снова сбежать от него с кем-нибудь еще! Ведь если звонит, значит, с Леней у нее ничего не вышло. Так? Тот не оправдал ее ожиданий. Оказался как раз таким, каким он был всегда – бестолковым, бесшабашным повесой. Лена увлеклась, но потом поняла и теперь жаждет вернуться к Егору – верному, надежному, стопроцентно любящему только ее и…
– Егор? Чего ты молчишь?! – с надрывом спросила Лена.
– Лена, это ты позвонила, не помнишь? Тебе, наверное, есть что мне сказать? – неожиданные слова, вырвавшиеся у него, так ему понравились, что он продолжил в том же духе: – Если есть, говори. Мне несколько неловко сейчас беседовать.
– Ты не один?! – догадливо ахнула Ленка. – Ух ты! Муратов… Ты… Ты быстро утешился!
Вообще-то прошло уже полгода, как его девушка и его друг сбежали. И эти шесть месяцев стали для него сущим кошмаром. Поначалу он не мог даже разговаривать. Почти все время молчал, раскрывая рот лишь на коротких совещаниях и при объяснениях с гибэдэдэшниками, когда те останавливали его за нарушения. А он в ту пору часто нарушал. Он даже в кафе и ресторанах молча тыкал пальцем в меню и согласно кивал.
Он почти не разговаривал. Не мог. Боялся, что завоет.
Он почти не думал тогда о себе и о ней, старательно забивая мозг всем подряд. К примеру, начал придумывать истории людей, поселившихся по соседству. Он боялся свихнуться, потому и не думал, и не анализировал. Боялся свихнуться от боли. Потом привык. Вернее, свыкся.