Я все бросил и примчался сюда. В конце концов, мои клиенты могут и подождать.
У меня в ушах эхом зазвучали слова Фуко, моего старшего помощника, позвонившего час назад: «Похоже, Люку крышка!» В голове застучало от боли.
Я внимательно оглядел Свендсена. Без белого халата он казался каким‑то ненастоящим. Но это, конечно, был он: маленький крючковатый нос, очки в тонкой оправе, закошенные под пенсне. Врач мертвых. Что ему делать у постели Люка? Не к добру это!
Распахнулась двойная служебная дверь, и на пороге возникла коренастая фигура врача в помятой зеленой робе. Я сразу его узнал: Кристоф Буржуа, анестезиолог‑реаниматолог. Два года назад он пытался спасти одного сутенера с шизоидными наклонностями, который во время облавы на улице Кюстин, в Восемнадцатом округе, открыл беспорядочную стрельбу. Он успел уложить двух полицейских, пока ему в спинной мозг не впилась пуля 45‑го калибра. Пулю выпустил я.
Я встал и шагнул ему навстречу. Он нахмурился:
– Мы знакомы?
– Матье Дюрей из уголовки. Дело Бенцани, март 2000 года. Отморозок с пулевым ранением, тут у вас и скончался. Потом мы еще раз виделись в суде, в Кретее. В прошлом году, на заочном процессе…
Он махнул рукой, словно говоря: «Через меня их столько прошло…» У него были густые седые волосы, которые его совсем не старили, а наоборот, свидетельствовали о жизненной силе и добавляли ему привлекательности. Он бросил беглый взгляд на дверь реанимации.
– Вы насчет полицейского в коме?
– Люк Субейра – мой лучший друг.
Он сморщился, как будто услышал еще одну дурную новость.
– Он выкарабкается?
Врач возился с завязками робы, закрепленными на спине.
– Чудо уже то, что у него заработало сердце, – вздохнул он. – Когда его выловили, он был мертв.
– Вы хотите сказать…
– Клиническая смерть. Не будь вода такой холодной, мы ничего не могли бы сделать. А так организм находился в условиях гипотермии, что замедлило проникновение воды в ткани. Ребята из Шартра оказались на редкость находчивыми. Они попытались сделать невозможное – разогрели ему кровь. И это сработало. Настоящее воскрешение.
– Как вы сказали?
Свендсен, торчавший поблизости, тут же встрял в разговор:
– Я тебе объясню…
Я едва не сжег его взглядом. Врач посмотрел на часы:
– Мне правда надо идти…
И тут меня прорвало:
– За этими дверьми погибает мой лучший друг, и я хочу знать, что с ним!
– Прошу меня простить, – улыбнулся врач, – диагноз еще не до конца ясен. Мы проводим тесты, чтобы понять, насколько глубоко он погружен в кому.
– А физическое состояние?
– Жизнь к нему вернулась, но беда в том, что мы не можем его разбудить… И даже если он очнется, неизвестно, каким он станет. Все зависит от того, насколько поврежден мозг. Поймите, ваш друг вернулся с того света. Его мозг подвергся кислородному голоданию, что не могло не вызвать разрушений.
– Но ведь кома бывает разная?
– Да, вы правы. Есть вегетативное состояние, когда пациент реагирует на некоторые раздражители, и настоящая кома, то есть полное отключение. Похоже, ваш друг – где‑то посередине. Вам лучше поговорить с Эриком Тюилье, он невропатолог. (Я записал имя в блокнот.) Это он сейчас проводит тесты. Договоритесь с ним о встрече на завтра.
Он снова взглянул на часы и добавил уже тише:
– И вот еще что… Я не стал спрашивать у его жены, но… Ваш друг принимал наркотики?
– Конечно нет! С чего вы взяли?
– На сгибе локтя у него следы от уколов.
– Может, ему кололи какое‑то лекарство?
– Жена говорит, что нет.