А во всем остальном жизнь протекала довольно мирно в окрестностях Штутгарта, Лаутлингена и имений друзей. Он все еще играл с кузенами, полдничал на ферме, дрался с мальчишками, а затем возвращался в салон для последнего поклона и поцелуя матери в лоб.
Год 1914-й: и распахнулись врата ада
Блаженство молодых Штауффенбергов было тем более полным, что они испытывали чувство принадлежности к одному из самых великих народов земли, принадлежности к Германской империи, которую кропотливо возвел Бисмарк и об учреждении которой было провозглашено в Зеркальной галерее Версаля в 1871 году. Они были воспитаны на патриотической литературе, на книгах для детей, прославлявших древних германских героев. Вильгельм II представлялся им новым Карлом Великим, новым Фридрихом Барбароссой, новым Фридрихом II Хогенштауфеном. Перед их взорами проходили величественные картины: херуск Арминий, разгромивший римские легионы в Тевтонбургском лесу, рыцари Тевтонского ордена во главе с их магистром Германом фон Зальца, победившие боруссцев и заложившие основу современной Пруссии, Король-Сержант, сделавший свое королевство мощной военной державой, Фридрих II Прусский, поднявший свою страну на уровень влиятельнейших королевств континентальной Европы, или безвестные герои Битвы народов под Лейпцигом, которые в 1813 году разгромили Наполеона, проявив вновь обретенную отвагу немецкой нации.
На трибуну национального энтузиазма поднялись также писатели. Разве средневековые миннезингеры не воспевали устами Вальтера фон дер Фогельвейде: «Мой император, Господь повелел мне поспешить к вам, чтобы стать его посланцем. Он владеет небом, вы – властелин на земле… Вы являетесь наместником Бога». Сказки для детей тоже не остались в стороне. «Волшебный рог мальчика» Клеменса Брентано и Ахима фон Арнима или сказки братьев Гримм восхваляли некое идеальное общество, созданное на земле, подчинение начальству, уважение к старшим, семье, послушание и веру. Уже тогда за шутливым тоном можно было услышать нотки антилиберализма и антисемитизма. Уже тогда торговцы и евреи, объединенные в одну достойную осуждения группу, выставлялись в качестве обманщиков и ростовщиков. Такие романтики, как Хелдерлин, Новалис, Хердер, Тик или Эйхендорф, вели более или менее похожие речи, усиленные колдовством глагола: любовь к земле и к крови, националистическая патетика, прославление военных ценностей, соединение земной империи и империи небесной. По выражению германиста Альбера Бегена в работе «Романтическая душа и мечта», Германия стала «тем народом, который мог стать Христом современной истории».
Это лукавое позиционирование было тем более мощным, что реальность, казалось, полностью соответствовала выдумке. К 1914 году население рейха менее чем за сорок лет увеличилось с 39 до 67 миллионов человек, и нация стала самой многочисленной в Европе. Страна начала создавать колониальную империю в Конго, Камеруне, Океании. Она обогнала Францию и стала второй в мире экономической державой после Великобритании. На дипломатической арене она стала неоспоримым стержнем Тройственного союза, объединив под своим крылом Австро-Венгрию и Италию. В военной области страна обладала самой сильной армией на континенте, а ее военно-морской флот начал серьезно конкурировать с флотом Англии. Дети Штауффенбергов, особенно старшие, знали эти цифры. Их увлекала военная сторона дела. Они с энтузиазмом говорили о спуске на воду дредноутов адмирала Тирпица, этой гордости кайзера. Перефразируя фразу Лютера «Мой Бог – моя крепость», все говорили: «Мой рейх – моя крепость». Как написано в детском альманахе, обнаруженном в фонде Штауффенбергов в Берлине, три крепости, восстановленные императором за большие деньги, стали краеугольными камнями этого вновь обретенного величия. На востоке это был Мариенбург, гнездо Тевтонского ордена, символ «Похода на восток», в центре – крепость Вартбург, убежище Лютера, символ крушения могущества римской церкви, на западе, в Эльзасе, – замок-крепость О-Кенингсбург, символ разгромленной Франции.
Легко можно себе представить, какие соблазны и заблуждения могли внушить подобные мероприятия молодым неокрепшим умам. Восторги от этой тевтонской фурии были охлаждены родителями Штауффенбергов. Как убежденный католик, Альфред считал Лютера не освободителем, а виновником раскола страны. Он-то знал, что именно Пруссия низвела Вюртемберг до статуса задворок Великой Германии. Хотя там все еще был свой король, но его права были крайне ограниченными. Это скорее походило на выживание. Штутгарт не был Берлином, Вильгельм II Вюртембергский не был Вильгельмом II Прусским. У него не было военного зуда, страсти к блестящим мундирам и шикарным парадам. Он любил свои засаженные виноградом долины Неккара и свой милый город Штутгарт. Об его благодушии ходили легенды. Без всякого эскорта он регулярно прогуливал свою собаку по улицам своей столицы и всегда отвечал на знаки почтения поданных. Он был так популярен, что социалисты из СПГ написали в своей газете в 1916 году: «Во взаимоотношениях между королем и народом нет ни единого облачка […]. В Вюртемберге, даже если монархия превратится в республику, ничего не изменится». Но монарх не строил никаких иллюзий. Он часто говорил своим близким, в частности Альфреду, что он будет последним из династии, кто правил страной. Очень большой была угроза как со стороны Пруссии, так и со стороны республиканцев. Но граф фон Штауффенберг отказывался смириться с этим. Он надеялся на то, что удастся противостоять духу времени.
Эти тонкости были совершенно не понятны десятилетним мальчишкам. Они предпочитали все, что гремит, все, что сверкает, развевающиеся на ветру флаги и тяжелый размер немецких маршей. Это стало видно по их реакции на начало войны. Прекрасным летом 1914 года семейство проводило отпуск в Лаутлингене. Никто не был ничем обеспокоен. Сараево было так далеко. Убийство 28 июня наследного принца Австро-Венгрии Франца-Фердинанда представлялось одной из перипетий в кровавой истории Балкан. В середине июля даже Вильгельм II не верил в возможность начала войны. Он объявил о своем отъезде на курорт. При этом не учитывались дьявольские трения между союзами: Тройственным союзом и Антантой. В конце месяца адский бикфордов шнур был подожжен. После того как Белград отклонил ультиматум Вены и Австрия объявила Сербии войну, Россия провела мобилизацию и заявила о своем намерении разыграть карту славянской солидарности. Альфред фон Штауффенберг сразу же сел в поезд, чтобы присоединиться к королю в Людвигсхафене. Даже несмотря на то, что Вюртемберг препоручил Пруссии представлять интересы на дипломатической арене, двор должен был быть переведен на военное положение. 1 августа Германия объявила всеобщую мобилизацию, 3 августа она объявила войну Франции, а 4-го – Великобритании. Пороховая бочка, на которую стала похожа Европа, была готова взорваться, один блок приготовился пойти на другой.
Каролина не была охвачена патриотической лихорадкой. Совсем наоборот. Она отметила, что в Лаутлингене на улицы вышло множество людей, но энтузиазма на их лицах не читалось вовсе. Женщины плакали. Мужчины переживали за урожай. Это, несомненно, было проявлением мудрости прирейнских жителей: они-то хорошо знали, что такое война и оккупация. «Сколько же несчастий нас ждет в будущем, – написала она. – Все говорят только о расстрелянных шпионах, о мостах через Дунай, которые якобы были заминированы, об аэропланах, летавших над Штутгартом».