Шофер открыл дверцу и, придерживая над Лорел зонт, проводил ее до входа.
– Спасибо, Марк. Помните, где забрать меня в пятницу?
Марк опустил на землю ее дорожную сумку и закрыл зонт.
– Ферма на другом конце города, в дальнем конце узкой аллеи. В два часа вас устроит?
Устроит. Шофер кивнул и под дождем заспешил к машине. Лорел смотрела вслед автомобилю, уже скучая по теплому салону и ленивому ничегонеделанию долгой дороги. Уехать бы куда-нибудь, подальше отсюда.
Она посмотрела на дверь, но внутрь не вошла, вытащила сигарету и, не заботясь, как выглядит со стороны, жадно закурила. Ей плохо спалось этой ночью. Снились мама, дом, сестры и малыш Джерри. Он протягивал ей игрушечный космический корабль, который сам смастерил, и говорил, что однажды изобретет машину времени, вернется в прошлое и все исправит. Исправит что, спрашивала она во сне. Все, что пошло не так. И если она хочет, он возьмет ее с собой.
Она хотела.
Дверь отворилась, на крыльцо выпорхнули две молоденькие медсестрички. Одна из них, узнав Лорел, удивленно расширила глаза. Лорел суховато кивнула, швырнула окурок в урну, а медсестра что-то зашептала на ухо подруге.
Роуз ждала в вестибюле, в кресле у стены, и на долю секунды Лорел увидела младшую сестру со стороны. Концы вязаной фиолетовой шали топорщились узлом на груди, непослушные седые волосы стянуты в косу. Лорел едва не заплакала от невыносимой нежности, заметив, что Роуз закрепила хвостик на голове аптечной резинкой.
– Рози, сколько лет, сколько зим! – воскликнула она, скрывая под маской светскости истинные чувства и почти себя не стыдясь. – Когда же мы в последний раз виделись?
Они обнялись, и Лорел вдохнула знакомый, но такой неуместный здесь лавандовый аромат. Так пахло летним вечером в пансионе бабушки Николсон «Морская лазурь».
– Я так рада, что ты здесь, – сказала Роуз по пути к палате.
– Разве я могла остаться в стороне?
– Конечно, понимаю.
– Я бы раньше приехала, если бы не интервью.
– Я слышала.
– И я задержалась бы подольше, если бы не репетиции. Съемки начнутся через две недели.
– Я все знаю. – Роуз с чувством стиснула ее руку. – Мама будет страшно рада. Мы так гордимся тобой, Лол. Все мы.
Лорел всегда казалось странным выслушивать комплименты от родни, и она промолчала.
– А где остальные?
– Еще не собрались. Айрис застряла в пробке, Дафна приедет вечером прямо из аэропорта. Обещала позвонить с дороги.
– А Джерри? Как всегда, по особому расписанию?
Роуз, единственная кроткая овечка среди острых на язык Николсонов, усмехнулась. Их брат рассчитывал координаты далеких галактик, но вопрос о времени приезда неизменно ставил его в тупик.
Сестры завернули за угол и оказались перед дверью с надписью: «Дороти Николсон». Роуз потянулась к звонку и тут же отдернула руку.
– Я должна предупредить тебя, Лол. С тех пор как вы виделись в последний раз, ей стало хуже. Временами она такая же, как раньше, временами… – Губы Роуз задрожали, она вцепилась в длинную нитку бус, понизила голос. – Иногда ее мысли путаются, она вспоминает прошлое, говорит какие-то непонятные вещи. Медсестры уверяют, что в ее состоянии это естественно. Таблетки помогают, но из-за них она становится сама не своя. Вряд ли сегодня ты чего-нибудь от нее добьешься.
Лорел кивнула. По телефону доктор сказал ей то же самое. Он так долго увиливал от ответа, обходясь стыдливыми недомолвками: «конец длинного пути», «время подводить итоги», «вечный сон», что Лорел не выдержала.
– Другими словами, моя мать умирает? – грозно спросила она, предвкушая, как он будет трепыхаться, если загнать его в угол. Впрочем, тут же раскаялась в собственной опрометчивости.
– Да, – коротко ответил доктор.
Самое предательское из слов.
Роуз открыла дверь:
– Посмотри, кого я привела, мамочка!
И у Лорел перехватило дыхание.
* * *
Были времена, когда она боялась всего на свете. Темноты, зомби, бродяг, которые, как уверяла бабушка Николсон, затаскивают непослушных девочек в темные углы и делают с ними всякие ужасные вещи. (Какие вещи? У-ж-а-с-н-ы-е. Как водится, чем туманнее было описание, тем страшнее становилось.) Бабушка говорила так убедительно, что Лорел не сомневалась: рано или поздно ей не миновать участи этих несчастных.
Иногда самые большие страхи собирались вместе и будили ее среди ночи: затаившиеся в шкафу зомби смотрели сквозь замочную скважину, готовясь вершить черные дела.
– Тише, детка, – успокаивала мама. – Это всего лишь сон. Ты должна уметь отличать реальное от воображаемого. Иногда будет непросто – я сама очень долго не могла научиться.
Затем мама ложилась рядом и шептала ей в ухо:
– Хочешь, я расскажу тебе про девочку, которая сбежала из дому с бродячим цирком?
Трудно было поверить, что бесстрашная воительница, легко прогонявшая ночные страхи, и бледное создание, распятое между больничных простыней, – одна и та же женщина. Лорел думала, что подготовилась. Ей приходилось хоронить друзей, она знала, как выглядит смерть, и даже получила премию БАФТА[4] за роль умирающей от рака. Но здесь все было иначе. Перед ней лежала ее мама. Лорел хотелось развернуться и бежать куда глаза глядят.
Она осталась на месте. Роуз одобряюще кивнула, и Лорел натянула маску любящей дочери, навещающей мать в больнице. Она подошла к кровати и сжала хрупкую руку.
– Ну, вот я и здесь, моя дорогая.
Веки Дороти затрепетали, но так и остались закрытыми. Ее грудь все так же тихо поднималась и опускалась, когда Лорел поочередно тронула губами пергаментные щеки.
– Я привезла тебе подарок, но до завтра не дотерплю. – Лорел вытащила из сумки коробочку и, выдержав паузу, развернула бумагу. – Это щетка. Видишь, серебряная. Самая мягкая щетина – думаю, кабанья. Я купила ее в антикварном магазине в Найтсбридже и отдала граверу. Смотри, теперь здесь твои инициалы. Хочешь, я тебя причешу?
Она не ждала ответа – его и не последовало. Лорел осторожно провела щеткой по истончившимся, словно пух, белым прядкам, некогда пышным и темно-каштановым.
– Вот и хорошо. – Лорел положила щетку, чтобы солнечный луч упал на букву «Д». – Вот и славно.
Кажется, Роуз осталась довольна. Протянув сестре альбом, который еще раньше сняла с полки, она знаками показала, что сходит за чаем.
Роли между сестрами были четко распределены. Лорел уселась в прикроватное кресло и осторожно раскрыла ветхий альбом. Девушку в косынке поймали врасплох, и она подняла руку, заслоняясь от фотографа. В улыбке смешались раздражение и удивление. Судя по артикуляции, женщина на снимке явно что-то говорила человеку с фотоаппаратом. Лорел привыкла думать, что мама отшучивается от кого-нибудь из бабушкиных постояльцев: мелких коммивояжеров, одиноких отпускников, тихих чиновников в начищенных до блеска ботинках, просидевших в тылу всю войну.
Она положила альбом поперек неподвижного тела и начала свой рассказ:
– Смотри, мам, это ты в пансионе бабушки Николсон. Сорок четвертый год, война заканчивается. Сын миссис Николсон еще не вернулся с фронта, но это случится совсем скоро. Хозяйка пошлет тебя в город отоварить продовольственные карточки, а когда ты вернешься, за кухонным столом будет сидеть солдат. Ты узнаешь его по фотографии на каминной полке, только теперь он стал старше и печальнее, однако на нем все такая же гимнастерка. Он улыбнется тебе, и ты поймешь, что всю жизнь ждала этого мужчину.
Лорел перевернула страницу, разгладила большим пальцем хрупкий от времени уголок.
– Ты вышла замуж в платье, которое сшила из тюля своими руками. Материал ради такого случая пожертвовала твоя будущая свекровь. Ты молодец, мам, не думаю, что бабушка Николсон легко рассталась с занавесками из гостевых комнат. В ночь перед свадьбой разразилась гроза, и ты беспокоилась, что наутро будет идти дождь. Однако тревоги оказались напрасными. Облака рассеялись, и все вокруг говорили, что это хорошая примета. И все же ты подстраховалась: на верхней ступеньке церковной лестницы стоял мистер Хатч, трубочист. Папа дал ему денег на ботинки для старшего сына.