– Обо мне не беспокойся. – Голос Вивьен был еле слышен в реве бомбардировщика. – У меня все будет хорошо. Я отправляюсь домой.
Долли крепко сжала письмо и с решительным кивком повернулась навстречу будущему, не зная, что оно сулит, но готовая встретить все, что ее ждет.
4
Суффолк, 2011 год
Из больницы сестры Николсон ехали в машине Айрис, и хотя по старшинству Лорел полагалось место впереди, она устроилась сзади, среди собачьей шерсти. Лорел была не только старшей сестрой, но также и знаменитостью, и ей не хотелось давать сестрам повод считать, будто она задается. Она сама выбрала заднее сиденье и, избавленная от необходимости поддерживать разговор, ушла в свои мысли.
Дождь закончился, выглянуло солнце. Ее так и подмывало расспросить Роуз о Вивьен – она уже слышала это имя, каким-то образом оно было связано с тем ужасным днем в тысяча девятьсот шестьдесят первом. Однако любопытство Айрис не знает пределов, а Лорел не была готова к допросу. Пока сестры болтали, она рассматривала пролетавшие мимо поля. Окна были закрыты, но Лорел почти ощущала запах свежескошенной травы и слышала крики галок. Пейзаж детства так въедается в кровь, что, если спустя годы он изменился, ты по-прежнему видишь тот, привычный.
Пятьдесят лет растаяли, словно дым, и сейчас Лорел видела, как ее призрак несется мимо изгороди на зеленом велосипеде «Малверн стар», а одна из младших сестер сидит на раме. Загорелая кожа, светлые волоски на голени, царапины на коленке. Как давно это было. А кажется, будто вчера.
– Это для телевидения?
Лорел подняла глаза. Айрис подмигнула ей в зеркале заднего вида.
– Что?
– Интервью, из-за которого ты задержалась.
– Их будет несколько. Следующая запись в понедельник.
– Роуз говорила, что ты к нам ненадолго. Интервью для телевидения?
– Обычный часовой биографический фильм. Интервью режиссеров и актеров, с которыми я работала, отрывки из старых картин, всякие детские глупости…
– Слышала, Роуз? – с сарказмом спросила Айрис. – Детские глупости. – Она бросила на Лорел сердитый взгляд. – Надеюсь, ты не станешь размахивать моими фотографиями в неглиже?
– Какая жалость, – вздохнула Лорел, снимая с черных брюк белый волос. – Ушел мой лучший материал. Ума не приложу, о чем теперь говорить?
– Ничего страшного. Камера включится, что-нибудь сообразишь.
Лорел улыбнулась про себя. Чрезмерное уважение окружающих утомляет; приятно для разнообразия обменяться шпильками с истинным мастером этого дела.
Неожиданно тихоня Роуз вспыхнула.
– Вы только посмотрите! – воскликнула она, потрясая обеими руками. – Новый супермаркет. Как будто трех старых недостаточно!
– Просто возмутительно!
Раздражение Айрис, умело перенаправленное, переключилось на другой объект, и Лорел отвернулась к окну. Они пересекли город, постепенно широкая Хай-стрит сузилась, обратившись проселочной дорогой, такой знакомой, что Лорел могла следовать за ее изгибами с закрытыми глазами. Когда деревья подступили ближе, разговор впереди замер, и, наконец, Айрис включила поворотник и свернула на узкую аллею. Надпись на указателе гласила: «Зеленый лог».
* * *
Дом стоял там же, где всегда, в конце аллеи, окнами на лужайку. Ничего удивительного, обычно дома стоят там, где их оставили. Айрис припарковалась у дома – на месте, где долго ржавел отцовский «моррис-майнор», пока мама не согласилась его продать.
– Крыша совсем обветшала, – заметила Лорел.
– Из-за нее у дома такой печальный вид, – согласилась Роуз. – Пойдем, покажу новые течи в потолке.
Лорел закрыла дверцу, но осталась стоять на месте. Засунув руки в карманы, она пыталась охватить взглядом всю картину – от запущенного сада до растрескавшихся дымовых труб. Выступ, с которого они опускали Дафну в корзине, балкон, где устраивали представления, развешивая вместо занавеса старые шторы, чердак, где Лорел училась курить.
Неожиданно Лорел пронзило ощущение: а ведь дом ее помнит.
Она давно вышла из романтического возраста, но ощущение было так сильно, что на миг Лорел и впрямь поверила, будто дерево, красный кирпич, изъеденная временем черепица и старые рамы обладают памятью. Она чувствовала, что дом всматривается в нее каждым оконным стеклом, пытаясь соединить немолодую женщину в дорогом костюме и молоденькую девушку, грезившую над портретом Джеймса Дина[5]. Интересно, что он думает о ней сегодняшней?
Ерунда, дом не способен думать. Дома не помнят людей, ничего они не помнят. Это ее память, ее воспоминания. Ничего удивительного, с двух до семнадцати лет Лорел жила здесь, хотя с тех пор, как она была на ферме в последний раз, утекло немало воды. Время от времени Лорел навещала мать в больнице, но сюда так ни разу не доехала. Что поделаешь, работа. Она позаботилась загрузить себя выше крыши.
– Забыла, где дверь? – донесся из дома голос Айрис. – Только не говори, что ждешь дворецкого, который занесет внутрь твои вещи.
Лорел округлила глаза, подхватила сумку и пошла к дому. По каменной дорожке, которую ее мать случайно обнаружила однажды летом шестьдесят с лишним лет назад…
* * *
Дороти Николсон с первого взгляда поняла, где будет вить семейное гнездо. Они не собирались подыскивать дом. Война закончилась несколько лет назад, капитала Николсоны нажить не успели, да и свекровь согласилась выделить им комнату (в обмен на помощь по дому, а вовсе не за красивые глаза). Дороти и Стивен Николсон просто в кои-то веки выбрались на пикник.
Однажды в июле мать Стивена забрала малышку Лорел к себе, и, проснувшись рано утром, Николсоны засунули корзинку и плед на заднее сиденье и поехали куда глаза глядят. Некоторое время все шло как по маслу – ее рука на его колене, его рука на ее плече, свежий ветер врывается в открытое окно, – но неожиданно раздался хлопок.
Остановив машину, Николсоны вышли. Все было ясно, как дважды два: огромный гвоздь пропорол резину насквозь.
Николсоны были молоды, любили друг друга, и им нечасто доводилось побыть наедине, поэтому они не стали унывать. Пока муж возился с колесом, Дороти поднялась на холм у дороги в поисках места для пикника. И с вершины холма увидела ферму «Зеленый лог».
Все в этом рассказе было правдой, Лорел ничего не придумала. Дети Николсонов знали историю фермы наизусть. Старый фермер, открывший Дороти дверь, почесал в затылке. Он предложил ей выпить чаю в гостиной, где птицы свили гнездо в очаге, а в полу зияли дыры. Однако маму это ничуть не смутило; она сразу поняла, что жить они будут здесь, и больше нигде.
Дом, как много раз объясняла детям Дороти, заговорил с ней, и они поняли друг друга с первого слова. Он был словно властная старая дама, слегка обносившаяся, своевольная и не без странностей, ну а кто из нас ангел? За ветхостью скрывалось былое достоинство. Дом был горд и одинок, он нуждался в детском смехе, любви и запахе баранины с розмарином, томящейся в духовке. А еще он был честен, благонравен, преисполнен планов на будущее и с радостью принял в свои объятия новую семью. Странно, почему Лорел раньше не приходило в голову, что описание дома было, по сути, маминым портретом?
* * *
Лорел вытерла ноги о коврик и вошла внутрь. Половицы привычно скрипнули, мебель стояла на прежних местах, но что-то изменилось. В воздухе висел запах сырости – неудивительно, дом стоял закрытым с тех пор, как Дороти забрали в больницу. Роуз бывала здесь наездами, когда внуки соглашались ее подбросить, да и муж Роуз Фил старался как мог, но чувствовалось, что в доме никто не живет. Лорел поежилась. Как мало нужно, чтобы цивилизация уступила место девственной природе.
Упрекнув себя за мрачные мысли, она поставила сумку рядом с сумками сестер, и ноги сами повлекли ее на кухню. Здесь готовили еду, заклеивали ссадины, рыдали над разбитыми сердцами, сюда первым делом направлялись все, кто входил в дом. Роуз и Айрис уже были там.