Но если в конце процесса у них останутся достаточные сомнения в его вине, тогда подсудимого следует оправдать.
Перекрестный допрос Стивена Райта, хозяина «Герцог Кларенс», на третий день суда прошел для Венис, как она и ожидала, довольно легко. На свидетельскую трибуну он взошел с самодовольным видом человека, решившего показать всем этим ученым «парикам» и «алым мантиям», что он не робкого десятка, а небрежно произнесенная им присяга ясно показывала пренебрежение к устаревшему ритуалу. На его сальную усмешку Венис ответила долгим холодным взглядом. Обвинение вызвало Райта, чтобы подтвердить слова очевидцев о том, что в ресторане между миссис О’Киф и племянником установились напряженные отношения, и женщина, казалось, побаивалась своего племянника. Но Райт был неубедителен и пристрастен и не смог противостоять другим свидетелям, говорившим, что Эш мало пил и мало говорил. «Да, он вел себя тихо, – сказал Райт, высокомерно повернувшись к жюри. – Но это молчание сулило беду. И все время смотрел на нее этим своим жутким взглядом. Чтобы вызвать страх, ему не надо пить».
Венис получила удовольствие от этого перекрестного допроса и, когда Стивена Райта отпустили, не смогла удержаться от сочувственного взгляда на Руфуса, который поднялся, чтобы как-то смягчить неприятный осадок от показаний свидетеля. Оба знали, что последние несколько минут украли нечто большее, чем веру в одно свидетельское показание. Всякий раз, когда свидетель обвинения демонстрирует свою несостоятельность, тень недоверия падает и на само обвинение. Венис знала, что с самого начала обладает преимуществом: жертва не вызывала инстинктивного сочувствия. Покажите присяжным фотографию подвергшегося насилию мертвого ребенка, хрупкого, как только что оперившийся птенец, и некий атавистический голос обязательно шепнет им: «Кто-то должен за это ответить». Жажда мести, которую так легко спутать с требованием справедливости, всегда работает на обвинение. Присяжным не хочется осудить невиновного, но им нужно кого-то наказать. Свидетелю обвинения часто верят, потому что хотят этого. Но фотографии, сделанные полицией, на которых был виден дряблый, развалившийся живот, раскинутые груди и рассеченные сосуды, вызывали, по ассоциации со свиной тушей, подвешенной на крюк мясника, скорее, отвращение, чем сочувствие. Эти снимки полностью уничтожили ее как личность. Именно тут кроется трудность в деле об убийстве: жертва не может защитить себя. Рита О’Киф была непривлекательной, сварливой, пятидесятипятилетней пьяницей с непреодолимым влечением к джину и сексу. Четверо присяжных были молодыми людьми, двое только-только достигли нужного для выполнения этой обязанности возраста. Старость и некрасивость отталкивают молодых. Их внутренний голос пробормочет что-то вроде: «Сама доигралась».
И вот сегодня, на второй неделе и седьмом дне судебного процесса, пришло время решающего, по мнению Венис, перекрестного допроса главного свидетеля – соседки жертвы, миссис Дороти Скалли, шестидесятидевятилетней вдовы, той самой женщины, которая сказала полиции, а теперь и суду, что видела, как Гарри Эш выходил из дома номер 397 в 23.15 в ночь убийства.
Венис наблюдала за женщиной на первоначальном опросе свидетелей и отметила ее сильные и слабые стороны. Она узнала все, что ей требовалось. Миссис Скалли была стеснена в средствах, но не бедствовала, обычная вдова, живущая на пенсию. В конце концов, Уэствэй – благополучный район, где надежные, законопослушные представители нижней прослойки среднего класса живут в собственных домах, испытывая чувство гордости за безукоризненно чистые кружевные шторы и ухоженные лужайки, каждая из которых личная победа хозяев над тусклой повседневностью. Но теперь этот район сносился, он утопал в удушливых облаках коричневато-желтой пыли, он был обречен. Работы по расширению дороги неумолимо продвигались вперед, и на старом месте осталось лишь несколько домов.