Таким образом, по представлению некоторых русских первой половины XVII века, приезд Феофана в Москву был делом Божественного Промысла, возбудившего четырех Вселенских патриархов позаботиться о поставлении верховного пастыря для осиротевшей Русской Церкви, был следствием особой заботливости старших Восточных Церквей о младшей дочери их – Церкви Русской, пережившей столь тяжелые и грозные для нее времена в смутную эпоху. Господство поляков-католиков в самом московском Кремле, осквернение ими народных заветных святынь вызывали в представителях Восточной Церкви не осуждение, а только горячее сочувствие, что, конечно, было особенно приятно для тогдашних русских, сильно смущенных событиями Смутного времени. В действительности же Феофан приехал в Москву по своей собственной инициативе, без всякого совещания и предварительного сношения с другими восточными патриархами, и целью его поездки было не поставление на Москве патриарха, а получение от русского царя милостыни, которую он действительно и получил, несмотря [С. 30] на разорение государства и бедность царской казны, очень нескудно[22].
[С. 31] До нас дошла в высшей степени любопытная и характерная записка современника-очевидца о том, «как служил Феофан, патриарх Иерусалимский, с русскими митрополиты с казанским Матвеем и со архиепископы», выпукло рисующая, как некоторые русские иерархи относились тогда к тем особенностям церковного чина и обряда, какие у нас были не согласны с тогдашними греческими чинами и обрядами. Записка именно повествует, что когда Феофан пришел в московский Успенский собор и, после обычной встречи, хотел встать в церкви на свое место, спасский дьякон Дионисий заметил ему: «Подиде государь во олтарь, там-де приложишься ко Евангелию, и крестом себя благословишь и властей служащих». Феофан исполнил это указание дьякона и уже потом стал на своем месте. Между тем его архимандрит и архидьякон вошли в алтарь, стали в простых рясках перед престолом и положили было на престол принесенные ими служебники, ризы и стихари. Тогда казанский митрополит Матвей «учал им говорити, чтоб они служебники, и ризы, и стихари с престола сняли, и впредь бы не клали, а стали б на обычном месте и служебники, и ризы, и стихари клали, где пригодится, а не на престоле». Когда греки [С. 32] не исполнили этого требования, митрополит велел было своему дьякону снять служебники, ризы и стихари с престола и положить их куда следует, но греки снова положили их на престол. Тогда казанский митрополит, рязанский архиепископ Иосиф и пришедший в собор местоблюститель патриаршего престола, Крутицкий митрополит Иона стали говорить уже самому Феофану: «Великий господин, святейший Феофан патриарх! наша истинная православная християнская Церковь не приняла сего чина: пришел твой архимандрит и архидьякон во олтарь и стали пред престолом в одних рясках без риз и стихарей, и положили на престол служебники, и ризы, и стихари, а у нас кроме того не ведется, что на престоле Евангелие и крест, а инаго ничего не кладут.
А пред престол приходишь ты, да сослужебницы твои митрополиты, архиепископы и епископы в своих манатьях, а кроме того ни архимандриты, ни игумены, ни протопопы просто не приходят, точию в фелонях и стихарях». На это Феофан ответил: «То-де учинилося спроста, а впредь-де того не будет». Вслед за тем наши иерархи кстати заметили патриарху, что у них (греков) и ризы, и стихарь устроены не совсем так, как бы следовало, на что патриарх ответил: «Бога ради-де указывайте нам по-своему, как-де у вас чин ведется, а я-де рад слушать». В самом совершении службы Феофаном русские подметили некоторые, по их мнению, отступления от истинного христианского чина, что опять вызвало с их стороны замечания патриарху. Например, они говорили ему: «Как-де ты, государь, служил прежде сего и ты-де просвиры заздравные вынимал в херувимскую песнь, а у нас того чину не ведется, и тебе б, государь, [С. 33] тако ж ныне вынимати заздравные просвиры в подобно время с нами, а не в херувимскую песнь». На это замечание патриарх ответил: «И я-де стану действовати по вашему чину, а впредь-де тово у меня не будет». К счастью Феофана, в это время в собор пришел уже давно живший в Москве и хорошо знавший все особенности русской церковной службы грек Арсений, архиепископ Суздальский, который и стал руководить служившим патриархом. Служба пошла было после этого гладко. Но когда Феофан начал возглашать: твоя от твоих, «и в те поры архидиакон ево руку правую положил на левую и коснулся ко святыни дискосу подвинул по престолу впредь правою рукою, а потир левою рукою подвинул». Это действие архидьякона вызвало новое замечание наших властей патриарху. Они говорили: «У нас-де того дьякон не действует, то-де ерейская служба», причем составитель записки замечает: «И они (греки) в том прощение получили, а ни в чем не пререковали, потому что у них, по греху, позакоснели от перваго преданнаго (чина)». По окончании службы Феофан, обращаясь к сопровождавшим его до кельи русским архиереям, говорил: «Просветили-де вы меня своим благочестием и напоили-де жаждущую землю водою своего благочестиваго учения, и на том-де вам много челом бью»[23].
Простодушные, хотя и настойчивые замечания Феофану со стороны русских властей, вытекавшие из убеждения большинства тогдашних русских, что [С. 34] «греки, по греху, позакоснели от перваго преданнаго им чина» и что в чистом неизменном виде он сохранился только у русских, а не у греков, необходимо произвели на Иерусалимского патриарха тяжелое и неприятное впечатление. Из этих замечаний он увидел не только то, что русский церковный чин и обряд в некоторых частностях, в существе, правда, очень мелочных и неважных, разошелся с тогдашним греческим, но что ради этого русские свысока смотрят на современных греков как уже на утерявших нечто из древнего преданного им чина. На этот раз Феофан не счел удобным вступать в какие-либо пререкания и препирательства с русскими властями, а ограничился одним только ироническим замечанием: «Просветили-де вы меня своим благочестием и напоили-де жаждущую землю водою своего благочестивого учения, и на том-де вам много челом бью», которое русские приняли за чистую монету. Но совсем этого дела Феофан не оставил; он решил поднять в глазах русских церковный авторитет современных греков, воздействуя на поставленного им патриарха Филарета Никитича.
В житии преподобного Дионисия говорится, что Феофан отправился в Россию «наполняя всех мира и любве, о правой вере и о делах по Евангелию Божию созидая, утверждал обои пределы, т. е. Великую Россию и Малую. К сему же, соединяя, укреплял единомудрствовати, о еже держатися старых законов греческаго Православия, и древних уставов четырех патриаршеств не отлучатися». Ввиду того что документы о приезде в Москву и пребывании здесь Феофана до нас не дошли, мы не можем точно указать, [С. 35] по какому именно частному случаю Феофан счел необходимым убеждать русских «единомудрствовати, о еже держатися старых законов греческаго Православия и древних уставов четырех патриаршеств не отлучатися», и что именно в тогдашней русской церковной практике он находил не согласным со старыми законами греческого Православия и другими уставами четырех патриаршеств. У нас имеются под руками только два действия Феофана в этом направлении.
На пути в Москву Феофан, проезжая Южною Русью, нашел в тамошней Церкви такой обычай: «В причащении Пресвятых и Животворящих Таин трикратное податие с отделением имен Божиих: Отец, Сын и Святой Дух числением», каковой обычай на возвратном пути из Москвы он подверг в окружной своей грамоте осуждению как обычай, чуждый Православной Церкви и неблагочестивый[24].